Николай Михайловский - Час мужества

Во время нашего разговора в землянку вошла маленькая круглолицая девушка в синем берете, шерстяном свитере, начищенных щеголеватых сапожках. Близнюк представил ее мне:

— Это и есть наша Евстолия Павловна Крошилова. Ни один бой не обходится без нее...

— Вы давно занимаетесь медициной? — поинтересовался я.

Девушка смутилась:

— Полгода. Я техник-метеоролог. А медицина, так сказать, — вторая специальность. На Рыбачьем стала санинструктором. Кончится война, опять на метеостанцию пойду работать...

Еще несколько раз раздавался стук в дверь, и в землянку заходили бойцы и младшие командиры.

С разными делами шли к Близнюку. Я слушал их разговоры и все больше убеждался, что молодой командир пользуется уважением своих боевых друзей.

Узнав, что я собрался на передний край, Близнюк сказал:

— Это хорошо. Там вы увидите разведчиков в деле и поймете, в чем заключается наше ремесло...

Но случилось так, что вопреки своим намерениям я сначала нежданно-негаданно угодил в госпиталь, который помещался под землей. Одна общая палата. Койки в два этажа. В этом подземном госпитале чистенько, тепло и уютно.

Надо мной лежит шумный больной — молодой паренек с озорным лицом. Многие знают его лично, многие по газетам. Виктор Гаркуша — лихой разведчик. У него особая речь, пересыпанная авиационными терминами, словно он родился и вырос на аэродроме.

Утром мы слышим его хрипловатый, простуженный голос:

— Полундра! Иду на вынужденную с подбитым мотором. — С этими словами он прыгал вниз.

— Ого! Вот и заправщик прикатил, — восклицает он с удовольствием, увидев санитара с завтраком.

Рассказывать Гаркуша не охотник, но если уж он начал говорить, то вся палата замирала, сестры и санитары ходили на цыпочках. Особенно его любила слушать медсестра Галя Журавлева, которую за маленький рост и приплюснутый носик прозвали Кнопкой.

— Ты, кажется, в боевое охранение продукты подносил? — как бы невзначай спрашивала она Гаркушу.

— Знамо дело, подносил. Горячие денечки были. Иду это я, а немец из пулемета жарит, я влево, пули жужжат, и за спиной вроде что-то затеребило. Только бы броситься дальше, а он, оказывается, мешок пробил, и все мои баночки с консервами по сторонам покатились... Я в пике и давай на бреющем баночки собирать. Собрал все до одной — и вперед. Тут снайперы меня и прищучили. Я пригнулся. Ничего, думаю, доберусь до боевого охранения, возьму гранаты и дам вам жизни на обратном пути. А пуля бац в плечо, проклятая! Я к земле, потом выровнял и змейкой, змейкой...

— Давай дальше, — торопила Галя. Во время рассказа Гаркуши поминутно меняется выражение ее лица: она то хмурится, то улыбается, то на глазах появляются слезы.

— Ничего, добрался. Все до одной баночки притащил и своим ходом в госпиталь. Плечо болело, ну это черт с ним. Зато с полной заправкой осталась братва в боевом охранении. Мы тогда по два рейса в день делали, и все под пулями. Обратно к вечеру прибежишь, думаешь, еще денек живем-здравствуем. Так денек за деньком больше всех грузов я перетаскал. За то и орден дали...

Как-то Гаркуша сознался мне, что он авиационный механик, служил в гвардейском полку. А в подтверждение показал значок.

— Случилось со мной чепе, — объяснил он, — опоздал к полетам, машина по боевой тревоге не вылетела. Меня и турнули из авиации. Правда, как прибыл сюда, за ум взялся...

Вскоре Гаркуша выписался и ушел в бригаду морской пехоты. Ходили слухи, будто он в разведке, специализируется на добыче «языков».

Однажды ночью дверь в землянку распахнулась и внесли раненых.

— Гаркушу снова доставили, — показал санитар на носилки.

Врач приподнял одеяло, и мы увидели восковое, искаженное болью лицо.

Врач взял его руку:

— Пульса почти нет. Давайте быстро на операционный стол! — приказал хирург.

Гаркуша был ранен в живот. Его раздели и положили на стол раньше всех.

— Кровь, быстрее кровь, — торопил хирург. После выяснилось, что нужной группы крови оказалось недостаточно. И тут откуда ни возьмись появилась Кнопка.

— Возьмите мою, — сказала она, — у меня уже один раз брали.

— Какая у вас группа?

— Первая, как у него.

После операции Гаркушу принесли в палату. Почти еще целые сутки он находился без сознания. Нам, хорошо знавшим этого балагура, было непривычно видеть его совершенно неподвижным. Мы переживали за этого парня. Наконец перелом наступил, и Гаркуша открыл глаза, осмотрелся, сразу, должно быть, не мог понять, где он и что с ним произошло. Но, увидев знакомую обстановку и нас всех, собравшихся возле его койки, улыбнулся и прохрипел: