Василий Ардаматский - Первая командировка

Поезд отошел от станции. Коренастый сказал:

— А ведь невыгодно государству письма возить на поездах — на письме копеечная марка, а вези его куда подальше, на Камчатку,

— Вы, милейший, не правы, — тотчас встрепенулся Остролицый. — Было б невыгодно, не возили бы, наше государство все делает с расчетом. Притом, марка — копейка, а писем-то миллионы, тут, брат, из копеек вон что складывается!

— А знаете вы, сколько один паровоз стоит, чтобы его гонять туда-сюда, через всю страну? А вагоны? А персонал? Вот и сгорели все ваши копейки.

— Вы не правы, — мотнул головой Остролицый. — Паровоз-то, он и нас с вами везет, а мы за это не копеечки заплатили, а рубли, и таких, как мы, целый поезд!

И пошло-поехало, пока они так не завязли в своем споре, что им больше говорить стало нечего.

Незаметно наступили сумерки. Виталия стало клонить в сон, но не тут-то было — спорщики завелись на новую тему — будет ли война или все обойдется?

— Какая война? С кем война? Почему война? — кричал Остролицый дребезжащим, простуженным голосом, и кадык прыгал на его худой шее. — Мы люди мирные, никого не трогаем, даже в песнях поем, что мы той войны не хотим.

— А дальше как поется? Не хотим, а к бою готовы! — прищурился Коренастый, поправляя очки. — И с чего это мы поем про танкистов, а не про плотников?! А?

— Да разве от песен бывают войны? — Остролицый так резко повернулся к своему оппоненту, что толкнул ребенка, и тот завопил благим матом.

Перекрывая его крик, Коренастый, назидательно подняв палец, кричал:

— У нас ничего зря не бывает, и песни тоже не так просто поются. — Он подтолкнул задремавшего Виталия: — Вот вы, извиняюсь, призывного возраста, скажите нам, вы к войне готовы?

— Готов, а что? — с вызовом ответил Виталий,

— Вас, стало быть, готовили?

— А как же!

— Ага! Видите, почтеннейший? Их готовили, стало быть, война — дело вполне возможное и даже запланированное, мы же без плана ничего не делаем! Верно я говорю, молодой человек?

В это время мать испытанным способом угомонила своего младенца, и стало так тихо, что все услышали, как он глотал молоко и сопел.

— Я только не пойму что-то, — тихо, но совсем не мирно, заговорил Виталий, обращаясь к Коренастому, — почему это вы о войне так говорите, будто она вам позарез нужна? Для советского человека война — это беда, она сорвет нам все планы новой жизни.

— И по-вашему, выходит, если мы не захотим, так ее и не будет? — подхватил тот, — Прикажете о войне молчать? А для чего тогда чуть не каждый день сообщения ТАСС о нарушении воздушных границ? А беседа товарища Сталина с иностранным деятелем, что давеча мы читали в газете? Вот и получается: со всех сторон нам указывают, чтоб мы не дремали, а вы — человек призывного возраста, которого, сами сказали, к войне готовили, — от той войны в сторону глядите?

— Да, нас всех учат бдительности, но не надо сеять панику, это на руку только нашим врагам! — жестко выговорил Виталий и пригвоздил Коренастого злым, прищуренным взглядом.

Изобразив на лице полнейшее равнодушие, Коренастый стал смотреть в темное, слепое окно. Остролицый встал и начал поправлять свою постель на верхней полке.

Виталий был недоволен собой — надо было не запугивать этих спорщиков, а, учитывая, что разговор слушало все купе, спокойно и толково рассказать, что наше государство делает все, чтобы предотвратить войну, что в этом главный смысл всей нашей политики. И еще надо было сказать, что народ наш войны не хочет, но ее и не боится. Но снова раздувать этот спор не стоило, И Виталий сказал примирительно:

— И вообще спор у нас зряшный, а вот если проголосовать, то все наше купе, я уверен, будет против войны.

— Это уж так, конечно, — закивал Коренастый. — Мы завсегда, чуть что, голосуем.

— Ну и что? И голосуем. Разве это плохо?

— Нет, отчего же? Хорошо, конечно, а только скажите мне, когда вы последний раз голосовали против? И что из этого получилось?

И вдруг заговорила женщина. Улыбнулась и сказала:

— А вот мы по весне все проголосовали против председателя колхоза, все руки подняли — и только того пьяницу мы и видели.

Виталий благодарно на нее посмотрел и спросил:

— Вы колхозница?

— Ну а кто же еще? Все мы теперича колхозные.

— Из каких же вы мест?

— Туда, еще далее за Минском. — Она махнула рукой в пространство.

— Ну и как же вам живется в вашем колхозе? — спросил Коренастый.

— В одно слово не ответить, — подумав, ответила она. — Сказать, легко живем, — значит соврать, сказать, тяжело, — тоже не вся правда, да и надо тут многое вспомнить, как жили мы в Западной Белоруссии под польскими панами. А вообще-то, живем, трудимся, сытые и не жалуемся.