Райан Корнелиус - Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев

Один из высших штабных офицеров Маршалла генерал Джон Халл, который в 1945 году временно исполнял обязанности начальника оперативного штаба армии США, утверждает, что «Айк был протеже Маршалла, и, хотя Айк с некоторой неохотой говорил мне это, отношения между ними напоминали отношения отца и сына».

Существует много версий этой ссоры — от детального отчета в «Зимнем полете» Юргена Торвальда до двухстрочной заметки в «Die Leitzen Tage der Reichskanzlei» Герхарда Болдта, одного из адъютантов Гудериана. Болдт упомянул об этой стычке мельком, мол, Гитлер посоветовал шефу ОКХ «пройти курс санаторного лечения», и Гудериан «понял намек». Болдт датирует это совещание 20 марта, то есть за семь дней до рокового наступления на Кюстрин. Гудериан в своих мемуарах «Panzer Leader» («Командир танковых войск») называет точное время и дату 14.00 28 марта. По большей части моя реконструкция основана на мемуарах Гудериана и подтверждена интервью с Хейнрици, Буссе и их штабными офицерами.

Черчилль показал эту русскую ноту Эйзенхауэру 24 марта, и, как позже отметил Верховный главнокомандующий, был «сильно разгневан тем, что считал самыми несправедливыми и необоснованными обвинениями в предательстве».

Эта телеграмма Эйзенхауэра из 1000 слов не приводится в официальных исторических трудах, а его собственная версия в «Крестовом походе в Европу» сильно обрезана и отредактирована. Например, фраза «всегда навязывал» была изменена на «всегда подчеркивал», в то время как гневный последний абзац, приведенный выше, вообще исчез. По иронии судьбы, черновик телеграммы был составлен британцем, заместителем оперативного отдела штаба Верховного главнокомандования союзными экспедиционными силами генерал-майором Джоном Уайтли, однако к тому моменту, как телеграмма была отправлена, она уже несла явный отпечаток личности Эйзенхауэра.

В долгом и подробном интервью с автором, записанном на пленку.

Цитаты и другие советские материалы, использованные в этой книге, были получены во время исследовательской поездки в Москву в апреле 1963 года. Иначе достать их было невозможно. Советское правительство разрешило автору и его помощнику, профессору Джону Эриксону из Манчестерского университета, взять интервью у участников — от маршалов до рядовых — битвы за Берлин. Единственным советским маршалом, у которого автору запретили брать интервью, был Жуков. Другие — Конев, Соколовский, Рокоссовский и Чуйков — пожертвовали в среднем по три часа на частные беседы. Вдобавок автору предоставили доступ к военным архивам и позволили скопировать и вывезти из России объемную документацию, включая карты сражений, донесения о проведенных операциях, монографии, фотографии и военные истории, до тех пор циркулировавшие только в советских правительственных кругах.

Так, разумеется, и было.

Решающее совещание Сталина с его маршалами хорошо известно высшему эшелону советского военного руководства, хотя на Западе эти материалы никогда прежде не публиковались. Ряд версий появился в русских военных трудах и журналах. Одна из них — отчет Жукова о встрече с его штабными офицерами — записана русским историком генерал-лейтенантом Н.К. Попелём. Маршал Конев рассказал об этом совещании автору и сообщил детали, до тех пор неизвестные. Он также привел некоторые из этих деталей в первой части своих мемуаров, изданных в Москве в 1965 году. Между версиями Конева и Жукова существует несколько различий. Например, Жуков не упомянул наступление Монтгомери на Берлин; Конев не упоминает предполагаемый англо-американский воздушный десант на Берлин. Источники информации для доклада, зачитанного генералом Штеменко, никогда не были открыты. Автор полагает, что военное значение послания Эйзенхауэра Сталину было сильно преувеличено — анализ базировался отчасти на подозрении о мотивах Эйзенхауэра, отчасти на вымысле, призванном рационально обосновать собственные цели Сталина.

Вопреки расхожему мнению, ухудшение здоровья Гитлера не было результатом ранений, полученных при взрыве бомбы заговорщиков, покушавшихся на его жизнь в 1944 году, хотя тот взрыв, весьма вероятно, послужил толчком быстрого ослабления организма. После войны американская контрразведка допросила почти всех врачей, когда-либо лечивших Гитлера. Автор читал все их доклады и, хотя ни один из врачей не называет какую-то особую причину параличного дрожания фюрера, общее мнение сводится к тому, что причина отчасти психогенная, а отчасти виноват его образ жизни. Гитлер почти не спал; практически не делал разницы между днем и ночью. К тому же существует множество доказательств того, что его любимый врач, профессор Теодор Морелль, медленно отравлял его беспорядочными, многочисленными инъекциями. Спектр вводимых наркотиков был широким: от приготовленных по рецептам лекарств, содержащих морфий, мышьяк и стрихнин, до различных искусственных стимуляторов и таинственных «чудодейственных лекарств», которые врач составлял сам.