Павел Александровский: Партизан Фриц

— Что вы стоите? Увести! — заорал на часовых прокурор, вскочив на возвышение.

«Шменкель — ненормальный. Потерял рассудок от допросов с пристрастием», — решил пришедший, наконец, в себя полковник, все еще глядя на полуоткрытую дверь. Но мысль эта не успокаивала.

…В камеру, которую Шменкель покинул обвиняемым, он вернулся уже осужденным. Внешне не изменился, и только наблюдательный, очень внимательный глаз друга мог бы подметить почти невидимые признаки беспокойства и волнения в этом мужественном человеке. Судья, убийца с многолетним стажем, задел Фрица за живое. Приговоренного охватила тревога за судьбы близких: он знал, что такое гестапо.

Дружба Фрица в Гюлихен с Бернгардом, также убежденным антифашистом, нелегальные встречи с коммунистами — друзьями отца в Варзове, выполнение их поручений, членство в коммунистическом союзе молодежи — да, об этом Эрна знала; Удастся ли все это пронюхать ищейкам из тайной полиции?

Что ей придется пережить одной, с тремя малышами на руках, без помощи, без всякой поддержки? А как отнесется Эрна к сообщению о нем? Сочтет изменником и предателем? Поверит нацистам?

Фриц глубоко вздохнул, зашагал по камере. Тяжелые думы терзали сердце. Любовь к жене, к детям была так же естественна для него, как любовь к родине, к своему народу.

…Нет, ей не показалось: в дверь стучали. Кто же это?.. Отто? Но фрау Герта давно уже не разрешает ему приходить к Урзуле. Тетушка Марта? Добрая соседка, она частенько заглядывает тайком, принося что-нибудь с собой. Вот вчера подарила Гансу, трехлетнему братику, теплую вязаную шапочку. Но ее мягкая ласковая рука никогда не стучит так громко… А может, это старый Вернер, который раздает на улице письма, доставая их из своей черной сумки? Хотя он уже давно обходит стороной маленький домик… Нет, это, наверное, те злые дядьки, что часто приходили сюда. После их прихода мама всегда долго-долго плачет.

Семилетней девочке стало холодно и страшно. Она села, подтянув ноги к подбородку, потом еще теснее прижалась к худенькому тельцу своей младшей сестренки Кристы, лежавшей вместе с ней на тюфячке..

Теперь уже стали колотить в окно. С такой силой, что затрещала рама и зазвенели стекла. Урзула больше не могла вынести этого грохотанья.

Она откинула тонкое, все в заплатках одеяло, подбежала к кровати:

— Мама! Мамочка!

Потихоньку, осторожно подергала большую теплую руку, лежавшую поверх пальто:

— Ну проснись же, родненькая…

Женщина застонала во сне. Тени какой-то скрытой печали еле приметной волной прошли по ее лицу.

Пронзительным плачем залился Ганс, лежавший рядом с матерью.

Удивленно подняла голову потревоженная Криста. Замерла на месте Урзула. Это разбудило Эрну. Она встала, наскоро успокоила сынишку, погладила по голове Урзулу («не бойся, дочурка, ложись»). В халате вышла в коридор и молча сбросила задвижку.

Вломившиеся, оттолкнув женщину, бросились вперед.

Убогая кровать. На ней тряпье, одежда. На полу — тощий соломенный матрац.

— Почему не открывала? — явное разочарование прозвучало в голосе спрашивавшего.

Хозяйка пожала плечами.

— Спала.

— Нечего оправдываться. Собирайся! Поедешь с нами, прямо сейчас.

— Я только что с работы. Всю ночь…

— Скорее! — заорали на нее. — Люди из Берлина не любят ждать!

Эрна посмотрела на сжавшихся в уголке, тесно сбившихся друг к другу малышек. Страх за них захолодил сердце, перехватил горло, бросил к вискам кровь.

— Дети…

— Не подохнут! Живей! Живей!

В просторном зале ратуши, по стенам которого висели картины из жизни древних германцев, Эрна уже бывала раньше. Сюда приходила она с Фрицем оформлять брак. Как давно, кажется, это было! Теперь перед этими сводами уже не слышатся голоса молодоженов, не раздаются шаги счастливых родителей.

«Людей из Берлина» было двое.

За столом бургомистра — невысокий мужчина в штатском, с тонкой длинной шеей. Его сумрачные глаза смотрели на Эрну с нескрываемой злобой.

В стороне, в кресле, закинув ногу на ногу, сидел второй — в тщательно пригнанной офицерской форме, гладко причесанный, надушенный. На щеках румянец здорового и веселого человека. Глаза его благожелательно, даже, пожалуй, приветливо улыбались вошедшей.

Эрна села у стола.

— Шефер? — спросил тот, что был в штатском, и сразу же сзади от него, в углу, застрекотала машинка протоколиста.

— Урожденная Шефер. По мужу Шменкель, — поправила она.