Богдан Чешко - Поколение

Днем Стах в бессильной ярости глядел на противоположный берег, где вблизи железнодорожного моста суетились под насыпью обнаженные по пояс минометчики. Они кормили свои минометы минами, похожими на сосиски; насытив все шесть глоток, прыгали в траншею, и тогда позицию батареи заволакивал белый дым.

Над Вислой с диким воем летели реактивные мины, неся Старому Мясту пылающий бензол и тротиловые заряды огромной разрушительной силы. Дома разваливались на части, как разъеденные туберкулезом легкие.

Стах разыскал нескольких хороших стрелков, поместил их в верхнем этаже кожевенной фабрики и велел стрелять в минометчиков, поставив прицел винтовок на максимальную дистанцию. Но, увидев в бинокль, что немцы не реагируют на пули, отказался от этой затеи. Пожалел патронов.

Секула ушел в центр города, откомандированный туда штабом. Девушки, распространяющие в центре «Голос Варшавы», «Трибуну» и «Армию Людову», в один прекрасный день вернулись, принеся обратно почти нетронутые кипы газет. Узкий коридор, который находился под беспрерывным обстрелом, был перерезан окончательно.

Немцы вели атаку со стороны Замковой площади, просачиваясь постепенно в тесные улочки: Подвалье, Пекарскую и Свентоянскую. Шли бои за дома, расположенные в Канонии, и за собор. Они занимали дом за домом, обстоятельно и систематически вгрызаясь в стены, словно бульдог, который схватил жертву за шею и перегрызает мускулы, торопясь добраться до артерии.

Немцы вели атаку со стороны Гданьского вокзала, отрезая путь на Жолибож. Пускали «голиафы» на больницу для душевнобольных на Бонифратерской и потрошили этаж за этажом Фабрику ценных бумаг, забрасывая ее бетонные перекрытия сотнями килограммов бомб.

Ребята, оборонявшие эти позиции, стали черными. Марлевые повязки на ранах были опалены. По всему району днем и ночью бродили сумасшедшие, волоча за собой размотанные бинты. Их безумие гармонировало с окружающим кошмаром. Одержимые религиозной манией, они читали пламенные проповеди для людей, сгрудившихся в подвалах. Их слушали. Старались уловить в мистическом бреде зерна истины.

Немцы подвергли район концентрическому артобстрелу с батарей, расположенных на Праге, на Белянах и на Воле. По нескольку раз в день они совершали воздушные налеты. Пикирующие бомбардировщики не заходили в пике — не желали себя утруждать: пролетая над самыми крышами, они сбрасывали на город бомбы с математической точностью.

Вечером Стах сидел на улице у парадного. Настали минуты ночной тишины. Люди из подвалов вылезли на свежий воздух и, тихо переговариваясь друг с другом, подогревали консервы на маленьких кострах, разложенных среди кирпичей. Часть подвалов залила днем вода, просочившись сквозь трещины в фундаменте: лопнули старые водопроводные трубы, не выдержав беспрестанного сотрясения.

— Этот дом на соплях держится, — сказал Стах, припоминая тонкие перегородки и деревянные перекрытия. — Кое-как построенный доходный дом, а теперь его еще сверху подпалили. При первой же взрывной волне он рухнет. По-моему, эти люди напрасно здесь прячутся. Нам-то все равно, мы в основном на позициях… Мне не раз приходило в голову, что там безопасней.

— Теперь везде опасно, — ответила Кася, присев рядом с ним на бетонные ступени. Она облокотилась на санитарную сумку и обхватила голову руками. Стах обратил внимание, что он часто видит Касю рядом. Когда Кася ловила на себе его взгляд, в ее глазах появлялось виноватое выражение. «Чего путаешься под ногами, — говорил он ей, — будут раненые — вызову. Иди и сиди в прачечной. Тут стреляют, да и танки могут появиться». Но когда она уходила, ему чего-то недоставало.

— Безопасность, безопасней — это все старые слова. Теперь, наверно, даже думать надо как-то по-другому, — неторопливо рассуждала Кася, невольно поддаваясь спокойствию ночи. Днем никто не говорил так медленно. — Знаешь, в этом доме родилась Мария Кюри-Склодовская. Странно, что именно здесь, в такой дыре, как ты говоришь. Сегодня днем я разглядела мемориальную доску над воротами. Как раз когда обожгло нашего француза. Того, который вместе с Танком, Янкелем, Евреем и несколькими греками бежал из Павяка и присоединился к нам. Француз уснул навеки. Он дал мне адрес и просил, чтобы я известила после войны его мать. Он был парижанином. Мне всегда казалось, что французы — щеголи с намазанными бриллиантином волосами. Танк теперь остался один у пулемета… А Париж уже освобожден…