Ежи Анджеевский - Страстная неделя

Теперь Малецкий не сомневался, что она говорит неправду. Самолюбие не позволило ему выпытывать дальше. И потому он почувствовал себя особенно уязвленным.

— Можешь не говорить, если не хочешь, — неприязненно взглянул он на жену. — Но не убеждай меня хотя бы, что с тобой ничего не происходит. У меня же есть глаза, я вижу!

Она только покраснела и без слов вышла из комнаты. Он хотел побежать за нею, но в последнюю минуту воздержался. Внезапный уход Анны был настолько не в ее характере, что изумление заглушило в нем порыв гнева. Он стоял в нерешительности, а припомнив, насколько иным виделось ему в течение дня возвращение домой, почувствовал себя очень несчастным и несправедливо обиженным. Сам он редко выказывал свои истинные чувства, но считал при этом, что меж близкими людьми, несмотря ни на что, все всегда должно быть ясно и понятно.

Во время позднего вечернего обеда разговор за столом явно не клеился. Каждый поглощен был собственными мыслями, никому из троих не удавалось преодолеть свою обособленность. На счастье, обед длился недолго, и едва он кончился, Ирена ушла в мастерскую, ей захотелось лечь пораньше…

Анна, пользуясь тем, что вечером хорошо горит газ, решила устроить постирушку, а Ян сошел вниз, подышать свежим воздухом.

Перед домом еще прыгал Стефчик Осипович, но тут его позвал отец с третьего этажа, и мальчишка вскачь, на манер кенгуру, помчался наверх. В соседнем садике седой старик как раз кончил поливать грядки и медленно, ссутулившись, шел с зеленой лейкой домой. Сегодня он был без внука.

В этот момент из открытого на первом этаже окна долетел до Малецкого низкий, ленивый голос Пётровского:

— Что это за бабенка живет у Малецких?

— Жидовка! — послышался из глубины полный презрения голос Пётровской.

— А ты откуда знаешь?

— Откуда? И одного взгляда достаточно. А ты где ее видел? Не шлялась бы она хотя бы…

— Она вовсе и не шлялась нигде, — ответил он небрежно. — На балкон только вышла. Бабенка что надо!

— Но жидовка ведь!

— Ну и что? — засмеялся Пётровский. — Ты думаешь у евреек нет того, что требуется?

— Свинья!

Он еще громче рассмеялся.

— Но у тебя тоже есть, что требуется… в лучшем виде, не огорчайся!

— Свинья! — повторила Пётровская, но уже явно смягчившись. — Я сама знаю, что у меня в лучшем виде, можешь мне не говорить.

Чуть погодя из глубины квартиры донесся ее приглушенный гортанный смех.

Малецкий потерял всякую охоту оставаться во дворе. Он хотел было вернуться, когда услышал, что кто-то спускается вниз.

В подъезде показался хозяин дома пан Замойский.

Это был пожилой уже, одинокий вдовец, худой и сутулый, с большим носом, сильно выдающимся на маленьком, кроличьем лице. Хотя Замойский, представляясь, с особой гордостью произносил свою звучную красивую фамилию, он не имел никакого отношения к известному в Польше древнему аристократическому роду. Впрочем, надо признать, что он только в крайне редких случаях подписывался через игрек [3] Старое написание этой фамилии через «игрек» (Zamoyski) в отличие от нынешнего (Zamojski) как раз и должно было указывать на древнее ее происхождение. . Перед войной Замойский был советником в министерстве, к тому же у него была дочь, супруг которой занимал в свое время должность старосты [4] В Польше 20—50-х годов — высокая административная должность, представитель правительства в повете (уезде). . Замойский всегда называл дочь не иначе как «старостиха» [5] Staroscina (пол.) — жена старосты. . Теперь эта «старостиха» пребывала вместе с мужем в Канаде. У бывшего советника была прекрасно обставленная квартира, и, хотя он постоянно жаловался на материальные трудности, жил он в комфорте и достатке. Из всех жителей дома он один мог позволить себе держать прислугу. Слугу его звали Владек.

Увидев у лестницы Малецкого, Замойский, как всегда, с изысканной учтивостью приветствовал его и остановился рядом.

— Дивный вечер! — Он втянул воздух своим длинным носом.

Малецкий что-то буркнул в подтверждение. Ему вовсе не улыбалась перспектива беседы с Замойским, однако же он понимал, что уйти сразу неудобно, надо выждать хотя бы несколько минут.

— Я уж и не припомню, когда сирень так рано зацветала, как в этом году, — продолжал Замойский, тщательно выговаривая каждое слово, поскольку придавал большое значение безукоризненному произношению.

В богатой его библиотеке были собраны все польские словари — от знаменитого шеститомника Линде до последнего издания правил грамматики.