Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз

Косецкие переехали на свою виллу только за год до войны. А раньше, переселившись из Варшавы в Островец, они три года жили в самом центре, на фешенебельной Аллее Третьего мая, по соседству с казармами знаменитого полка островецких улан. Переезд в собственный дом был большим событием в их довольно однообразной, серой жизни. На постройку ушло все, что Косецкий скопил за свою частную адвокатскую практику, еще до назначения его в Островецкий окружной суд, а потом — на доходном месте юрисконсульта одной солидной кооперативной фирмы. Переезд как будто ни в чем не изменил течения их жизни, если, конечно, не считать, что теперь Косецкому на дорогу в суд, а сыновьям — в гимназию приходилось тратить гораздо больше времени. Но сама недвижимость, дом с садиком, на который Алиция тратила много времени и сил, а также связанное с этим ощущение прочности своего положения служили ярким доказательством, что жизненные принципы четы Косецких себя оправдали.

Когда началась вторая мировая война, Антоний Косецкий был уже не первой молодости. И хотя выглядел он не старше сорока, на самом деле ему было под пятьдесят.

Звезд с неба он не хватал и не относился к разряду баловней судьбы, которым удача сама плывет в руки. Ему ничего не давалось в жизни легко, поэтому в зрелом возрасте он, основываясь на собственном опыте, недоверчиво относился к блестящим карьерам и презирал ловкачей, пробивающих себе дорогу с помощью связей. Добросовестность, упорство и честолюбие были теми тремя китами, на которых зиждилось его благополучие. Медленно, но неуклонно шел он в гору по жизненной стезе, не зная ни стремительных взлетов, ни неожиданных падений и катастроф. К близким был требователен, но не менее сурово и критически относился к самому себе. Тем, кто мало знал его, он мог показаться черствым. Но при более близком знакомстве его начинали ценить по достоинству, и если он не всегда вызывал к себе горячую симпатию (это часто бывает с людьми, у которых за плечами трудный и безрадостный жизненный путь), то уважать себя заставлял даже своих противников.

Родился он в девяностых годах прошлого века, в маленьком городишке центральной Польши, в семье, из поколения в поколение работавшей в сахарной промышленности. Быть может, искать других путей в жизни побудил его пример старших братьев и сестер, у которых не было иных интересов, кроме работы и семьи. Отчий дом — сырое и мрачное строение, позади которого был сад и пчельник, — он покинул рано, тринадцати лет от роду. Когда пришло время позаботиться о будущем младшего отпрыска (остальные шестеро уже подросли и были пристроены), Стефак Косецкий, сорок лет прослуживший кладовщиком на сахарном заводе, почему-то вспомнил, что друг его детства — владелец большого магазина в Варшаве. Благодаря этой старой дружбе Антоний в один прекрасный день очутился в столице — это было в 1905 году — и поступил учеником в лавку колониальных товаров. Кажется, то был первый и последний случай в его жизни, когда он воспользовался протекцией. За работу он получал харчи, одежду, пару ботинок в год да складную койку в нише крохотной мансарды на Хмельной улице, недалеко от Венского вокзала; в этой мансарде, кроме него, ютились еще три продавца.

Жизнь в городе была несладкой. Продавцы, с которыми он жил, взвалили на него всю домашнюю работу. Он вскакивал чуть свет, а зимой — еще затемно и, пока три пана совершали за ширмой свой утренний туалет, чистил им ботинки и одежду, носил воду со двора, кипятил чай, подметал и прибирал комнату. А к шести уже мчался на Велькую в лавку: знакомство с этим сложным торговым механизмом он начал с самых азов, то есть был мальчиком на побегушках. Три раза в неделю он оставался в лавке до закрытия, часов до одиннадцати, по остальным дням его отпускали раньше, чтоб дать ему возможность посещать вечерние торговые курсы. Но это было не ученье, а сплошная мука. В будни продавцы не позволяли ему жечь лампу по ночам, и в его распоряжении оставалась только суббота. Один из продавцов — тихий, чахоточный пан Юзеф — воскресные дни проводил у матери в Маримонте; двое других — пан Эдмунд и пан Теофиль — приводили девиц. Нишу, где ютился Косецкий, завешивали грязной простыней, и он, заткнув уши, мог зубрить в своем укрытии, сколько душе угодно.

Так он прожил долгих три года. Но они не прошли для него даром: он научился беречь деньги, время и на всю жизнь сохранил отвращение к продажной любви. Через три года он почувствовал себя в силах начать самостоятельную жизнь, идеал которой сложился в его сознании уже в то время. Когда, после смерти бедного пана Юзефа, у него появились шансы стать продавцом, он покинул лавку и мансарду и на свои сбережения — что-то около двадцати рублей — снял на Повислье дешевый угол у вдовы акцизного чиновника. За несколько месяцев круглосуточной зубрежки он настолько преуспел в науке, что сдал — правда, не блестяще, но вполне прилично — экзамен в пятый класс гимназии. Только после этого сообщил он домой о перемене, происшедшей в его жизни. Отца уже год как не было в живых, а мать прислала ему свое письменное благословение и десять рублей. Это были первые и последние деньги, полученные им из дому. Время от времени приходили с оказией продукты: мед, хлеб домашней выпечки, масло. Но по большей части он голодал.