Павел Ермаков - Все. что могли

В перелеске, на сухом возвышенном месте вырыл могилу, устелил ее ветками и похоронил жену начальника штаба. Постоял над холмиком, горестно думая о судьбе, так нелепо и жестоко распорядившейся жизнью этой молодой, малознакомой ему женщины.

К запомнившемуся изгибу дороги, где он оставил Шустова, ехал с предосторожностями, держал винтовку на взводе и ждал: вот откуда-нибудь из-за куста окликнет его знакомый голос. Но напрасно ждал. Шустов лежал там же, у поваленного дерева, но теперь не изготовившись к стрельбе, а на спине, разметав руки. Один глаз его был открыт и глядел в безоблачное небо, на месте другого зияла рана. Бровь и кожа вокруг глаза опалены. Похоже, стреляли в упор.

Карманы у гимнастерки оказались расстегнутыми и пустыми. «Обшарили, шпана», — с негодованием подумал он. На поляне валялись стреляные гильзы, но винтовки не было. Значит, бандиты забрали и ее.

Он увел лошадей с дороги, перенес на лужайку Шустова и начал копать могилу, уже вторую за последний час. Пока хоронил товарища, негромко говорил сам с собой, то ли подбадривая себя, то ли стараясь не думать о свалившемся на него одиночестве, не замечая, что из глаз льются слезы.

— Украли мерзавцы твою красноармейскую книжку, а я и без нее помню твой домашний адрес. Напишу твоим отцу-матери, а еще лучше — сам съезжу к ним, когда уволюсь со службы, и расскажу, какой ты у них геройский парень, чес-слово. Ведь ты собой меня прикрыл, жену командира и его дочку. Ты настоящий пограничник, Серега, даром, что молодой боец. Не знаю, смог бы я поступить так, как ты, хотя я и старослужащий.

Потом долго и отрешенно сидел возле холмика, смотрел на Серегину фуражку, положенную сверху. Мысли тяжело ворочались в голове. Сколько было всего за день, как много свалилось на него необычного, никогда им не виданного в жизни, жестокого, бесчеловечного, что никак не укладывалось в сознании. Вот пообещал Сереге написать родителям, а то и заехать. Эх, Ваня, забыл, где ты сам и каковы твои дела.

Не заметил, как и вечер опустился, надо было куда-то прислониться. К кому ни попадя не сунешься. Дедушка-то утром что сказал: бандюги повылазили из щелей, как тараканы. Вчера еще за Советы вроде были, а сегодня немец пришел, они будто ждали его, служить ему начали. На своих накинулись хуже бешеных собак. Кудрявцев понимал, конечно, хороших людей больше. Но ведь очертя голову не сунешься и к тому, кого за своего почитаешь. Скажем, к деду утрешнему. В его хате запросто может засада притаиться.

Ладно, утро вечера мудренее, что-нибудь придумает. Он заехал еще глубже в лес, спустился в распадок, к ручью. Распряг, напоил и пустил пастись вконец измотанных за день лошадей. Но спохватился, а если уйдут в комендатуру? Там их дом, где каждый день кормили овсом. В повозке нашлась веревка — ночью ведь за травой поехали. Вбил крепкие колья, привязал лошадей. Корма им тут хватит.

Кто его самого покормит? Некому, так и думать об этом не стоит. Завернулся в брезентовый плащ и, утомленный многочисленными потрясениями, неожиданно уснул, как провалился в темную глухую яму.

Проснулся Кудрявцев от того, что кто-то толкал его в бок. Резко сел, схватил винтовку. Возле телеги стояли лошади, мотали головами, легонько всхрапывали. Он похлопал их по нахолодавшим, повлажневшим спинам, погладил. Кони уткнулись ему мягкими вздрагивающими губами в ладони, мягко заржали.

— Славные мои трудяги. Зерна просите? Вот беда, нету, чес-слово. Но я добуду, обещаю вам, насыплю по полной торбе.

Рассвело, по верхушкам деревьев рассыпалась позолота. Сразу вчерашние мысли вернулись, забились, ища разрешения. Есть выход! Как это сразу не пришло ему в голову? Он сейчас поедет на стыковую заставу, к капитану Ильину. Не может того быть, чтобы его командир отступил. Он там, бьется с врагом, и еще один штык будет для него не лишним.

Кудрявцев запряг лошадей и поехал. Постепенно выбрался на дорогу, по которой можно было миновать их городок.

Бывал тут со старшиной на хуторах: ездили за овощами, заготавливали картошку и сено на зиму. Ехал шагом, быстрее не позволяла извилистая, местами заросшая дорога. Часа полтора тащился, как услышал в стороне негромкий возглас:

— Хлопче, ты куда правишь?

Как и давеча, со сна, схватился за винтовку.

— Это я, не пужайсь, — из-за толстого дерева вышел знакомый лесник.

— Гнат Тарасович! — обрадовался Кудрявцев, соскочил с повозки, долго тряс руку леснику. — До заставы правлю, думаю податься к капитану Ильину.