Василий Соколов - Привала не будет [Рассказы о героях]

В дверях появился Сорока. Он позвал командира группы к себе на наблюдательный пост.

— Вы не бачили, шо це такое? Нет, не бачили, — говорил Сорока, стуча тяжелыми сапогами по каменным приступкам лестницы, ведущей наверх. — Тильки одно погано…

— Хвалишь и — не нравится, — неопределенно заметил Стариков.

— А як же… Треба и хвалить, и критику наводить, — продолжал Сорока. — Место дуже пригоже… Тильки погано одиноко сидеть… Як сыч. Не можно радио послушать, чи с товарищем побалакать.

— А я думаю, к тебе на чердак надо телефон поставить, — сказал командир группы. — Иначе наблюдение будет неоперативным. Ведь не можешь ты каждую секунду бегать взад и вперед. Так и доложу командиру полка.

— Це дуже добре, — повеселел Сорока.

На чердаке он показал на деревянную лесенку, которая вела к отверстию в крыше, сверху прикрытую трубчатым козырьком.

Когда Стариков поднялся по лесенке и выглянул из-под козырька, он увидел перед собой огромный город. Широкая полоса Дуная разделяла его надвое. Над рекой висели порушенные мосты. На гребне большой горы был виден громадный, потемневший от времени королевский дворец, обнесенный высокой крепостной стеной. В заречной части города — в Пеште — пластались строгие линии кварталов и улиц, и над самым берегом Дуная, точно готовое опрокинуться в реку, возвышалось здание парламента с игольчатыми шпилями.

«Вот там, наверно, и засели фашисты», — подумал Стариков и начал медленно спускаться на чердак.

— Подывылись, який обширный сектор? — поддерживая командира под руку, говорил Сорока. — Скризь весь город бачимо.

— Ты построже будь на посту, — наставительно произнес в ответ гвардии старший сержант. — Если какая опасность — немедленно сигналь… Тебе с высоты-то виднее! Ну и дом наш остерегай… Понял?

Сорока осанисто вытянулся и, прикладывая руку к шапке-ушанке, задел пальцем кончик уса, словно подчеркивая этим свою гвардейскую хватку.

Суровой была зима сорок четвертого года. Лютые морозы, какие редко бывают в Венгрии, сковали, словно бетоном, землю, запушили окна, холод прокрался в дом и на стенах выпушил иней.

К вечеру мороз заметно покрепчал. И когда Сорока, отбыв свою смену, ввалился в общую комнату, Онопа даже привстал от удивления. Сорока весь покрылся седым инеем, а пушистые его усы превратились в сосульки.

— Ну и студено, — проговорил он и начал растирать окоченевшие пальцы рук.

— А где же, старина, усы оставил? — пошутил Онопа. — Вот теперь ты вылитый парубок!

— Усы при мне. Мы их вот только маленько погреем. — Сорока присел на корточки у горящего камина.

Последние дни Сорока часами напролет не слезал с чердака: чутко прислушивался, высматривал. Он заметил, что по улице, ведущей к дворцу, то и дело ходили немцы. Судя по выправке и ладно сидевшим шинелям, это были офицеры. Видимо, во дворце находился штаб.

Свои догадки Сорока изложил в письменном донесении, которое было отправлено в штаб полка. Оттуда передали, чтобы Сорока продолжал наблюдение. А вот сегодня Сорока увидел такое, что вызвало в его душе беспокойство. На территории заснеженного сада, где прежде было сиротливо и пустынно, в полдень то и дело взлетали вверх галки. Проницательный Сорока враз смекнул, что тут дело неладно, иначе почему бы тревожиться птицам? На деревьях висели мохнатые шапки снега, и Сорока сразу не мог ничего разглядеть. Но окуляры стекол, обладающие магической силой увеличения и приближения вещей, вскоре помогли ему разгадать тайну: немцы стягивали в сад пушки и танки, прикрытые для маскировки белыми чехлами. И хотя в тот же час записи наблюдения пошли в штаб, Сорока чувствовал себя как на иголках.

Был уже поздний вечер, товарищи улеглись, но Сорока, усталый и прозябший, все же не хотел отдыхать. Осторожно открыл дверь смежной комнаты, откуда доносился приглушенный голос московского диктора. У маленького радиоприемника, питавшегося от батареи, сидел Михаил Стариков.

Сорока знал, что их командир группы — парторг и принимать «В последний час» стало у него обычаем. Сегодня по радио объявили два приказа Верховного Главнокомандующего.

Гвардейцев очень волновал вопрос: сколько еще осталось идти до Берлина? Парторг раздобыл большую карту и на ней проставлял пройденные советскими войсками километры.

— Вот видишь, вчера было сто десять километров, а сегодня… — Стариков еще раз смерил линейкой по прямой до Берлина и торжественно провозгласил: — А сегодня осталось всего девяносто восемь!