— Вам, Шелленберг, придется подготовить основательный доклад о контрразведывательной работе против русских, — произнес он без всякого вступления, на одинаково ровной, суховато-грозной ноте.
— У меня он, по существу, есть, господин группенфюрер.
— Речь идет не о тех канцелярских заготовках, которые пылятся в вашем шкафу, бригадефюрер, и которые, очевидно, достались вам еще от предшественника. Нужно показать, каким образом вы собираетесь резко усилить контрразведывательную работу, учитывая при этом особую активность русских, продиктованную военными действиями против них.
— Понимаю, господин группенфюрер, такой доклад будет подготовлен.
— При этом докладывать вам придется лично.
— Ф-фю-реру? — перехватило у Шелленберга дыхание.
— Рейхсфюреру, — невозмутимо уточнил Гейдрих, всегда отличавшийся безразличием к столпам рейха и демонстрировавший пренебрежение к высоким особам и высоким титулам. Тем не менее он словно бы упрекнул своего подчиненного, не сумевшего осознать, что докладывать-то ему придется кому-то более значимому, нежели сам фюрер. — Рейхсфюреру Гиммлеру. Лично.
— Когда это произойдет?
— У вас двое суток, Шелленберг. Всего двое суток. И вы должны привыкать к тому, что далеко не для каждого доклада вам столь немыслимо щедро будут отводить такую массу времени.
— Что само собой разумеется, господин группенфюрер.
Хорошо, что Шелленберг не стал полагаться на прогноз Гейдриха и сумел подготовить доклад уже в течение следующих суток. Поскольку на второй день ему уже выпало предстать перед Гиммлером вместе с докладом и… Гейдрихом. И единственное, что утешало Шелленберга, так это то, что, стоя перед Гиммлером, Гейдрих волновался не меньше, нежели группенфюрер.
— Садитесь, друзья, — по очереди расстрелял их обоих рейхсфюрер СС свинцовыми вспышками своих маленьких, круглых, похожих на дула старинных пистолетов очковых стекол. — Нам есть о чем серьезно поговорить, дабы все для себя выяснить и уяснить.
Впереди, за жиденькой березняковой рощицей, открывался пологий склон огромной лесной долины, с усадьбой и какими-то отдельно стоящими хозяйственными постройками меж двумя почерневшими стогами сена. Однако оберштурмфюрер СС [2] Оберштурмфюрер СС — чин, приравненный к армейскому (вермахтовскому) обер-лейтенанту.
Штубер понял, что идиллический хуторок на безлесье может стать для него гибельной ловушкой, поэтому снова нырнул в ольховник и, опасливо озираясь, начал уходить по кромке его вправо, постепенно оттягиваясь назад, чтобы пропустить погоню мимо себя и оказаться за спиной хотя бы первой волны русских. Вот именно, просочиться сквозь цепь преследователей, залечь, пересидеть, отдышаться… Хотя бы несколько минут для того, чтобы отдышаться… — вот все, чего он хотел сейчас от этого жаркого июльского дня, от удачи, от самой своей судьбы.
Тем временем бой у скалы постепенно затихал. Чувствовалось, что прижатые к ней диверсанты отстреливались последними патронами. Но Штубер молил Бога, чтобы агония эта продлилась еще хотя бы полчаса. До тех пор, пока окруженные у каменных выступов десантники из полка «Бранденбург» держатся, основная масса брошенных на подавление десанта русских будет прикована к ним. Освободившись, они сразу же начнут прочесывать окрестности укрепрайона и ближайшие села.
Еще какое-то время Штубер уходил по кромке ольховника, но как только почувствовал, что упорно пробивавшиеся через заросли русские окончательно потеряли его след, в отчаянном прыжке дотянулся до склона небольшого оврага, скатился по прелой перине прошлогодних листьев, дополз до ствола иссеченного осколками дуба и замер за ним. Позиция оказалась крайне неудачной — это он определил сразу же. Отсюда он не мог видеть ни опушки рощи, ни подходов к оврагу, а каждый возникший на склоне преследователь прошил бы его первой же очередью.
И все же, понимая это, Штубер не двинулся с места. Казалось, у него уже не было сил не то что выбираться из оврага, но даже пошевелиться. Несколько минут он так и лежал, прижавшись щекой ко все еще горячему стволу шмайсера, в рожке которого уже не осталось ни одного патрона, и полузабвенно закрыв глаза.
Оберштурмфюрер слышал, как, постреливая на ходу из винтовок, русские входили в рощу. Слышал их ругань, доносившуюся уже со склона долины, на которой они, взяв в осаду стога и постройки, приказывали сдаться укрывшимся там воображаемым парашютистам.
Читать дальше