Богдан Сушинский - Река убиенных

— Все вон на эту сторону реки драпают, а мы туда в самое пекло премся, — мрачно заметил седоусый водитель, который до этого на каждый вопрос Штубера отвечал так медлительно и неохотно, словно уже осознавал, что отвечает врагу. Как на допросе.

— А тебе кто мешал драпать? — спросил Штубер, глядя куда-то в боковое стекло.

— Куда же мне драпать? Я ведь вас везу.

— Теперь — да, теперь я тебе драпануть не позволю. Но ведь у тебя была возможность драпануть до прибытия к военкомату.

— Да не о себе я, не о себе! — обиженно прокряхтел водитель. — Я о вас думаю. Хлопцев вон жалко. Здесь, на этом берегу, они бы еще могли повоевать. А там немчура и повоевать им не даст — вот что самое обидное.

— Не даст, можешь не сомневаться.

— Потому и гутарю, жалею.

— Но тебе может повезти больше, чем многим из них, если окажешься в плену и спокойно дождешься конца войны где-нибудь в Германии, в лагере военнопленных.

Водитель внимательно посмотрел на лейтенанта. Он понял, что разговор тот завел неспроста, видимо, готовил почву для более серьезной беседы. Может быть, потому и готовит ее, что лично для себя уже давно решил: эту войну лучше переждать в плену. Ну и что, что командир? Он уже встречал таких, лейтенант — не первый и, понятное дело, не последний.

— Нельзя нам… по лагерям, товарищ лейтенант. Даже когда очень жить хочется. Так хочется, что до смертности тоска заедает — а нельзя! — рассудительно проговорил он, вцепившись руками в потрескавшийся руль.

— Но ведь сам говоришь, что жить хочется.

— Говорю. И что из того? Все так говорят. Немчура, конечно, может рассуждать: «Завоюем — не завоюем… — это еще надо посмотреть, а в лагере военнопленных можно отсидеться». У нас же… Смотри вон мужика сколько выбило. Страх сколько. А ведь еще больше выбьет. Но кому-то же нужно и спасать-оборонять эту землю. Силой возьмут в лагеря — и то убегу. А ты: «Сдаться, пересидеть…» — укоризненно покачал новенькой, но уже основательно засаленной пилоткой.

— Ну, это я так, по-житейски… — поправил Штубер расстегнутую кобуру. Чтобы поближе и поудобнее…

— Понял, что по-житейски. Потому ничего такого и не слышал. Зря кобуру, как девку, щупаешь, лейтенант.

— Хитер ты, рулятник. Опытен. С Гражданской, что ли?

— Да нет.

— Вообще не воевал?

— На фронте — нет.

— Где же еще?

— Да после войны немножко пострелял.

— Как это «после»? Когда?

— Да отряд у нас был. Небольшой. Против коллективизации сгуртувались. Советы нас, конечно, бандой называли. Хотя, какая мы банда? Свое, кровное, от заезжих коммунистов-коллективизаторов отбивали — вот и весь наш «бандитизм».

— Так ты против красных, что ли, воевал?! — оживился Штубер.

— Белые не раскуркуливали.

— Почему же тогда не расстреляли?

— Сам не пойму. Вроде бы стрелял в ихних не хуже остальных. Червонец дали. Может, потому, что сам не из богачей был… Но хорошо знал, как это самое богатство наше, крестьянское, дается. Потому и стоял за справедливость.

— Десять лет — тоже не скупо.

— Аккурат червонец. Это у них, как у Господа Бога в аптеке. На что-на что, а на пули и лагеря коммунисты не скупятся. При всей своей нищенской бедности. Правда, два годка не досидел. Отпустили с миром.

— Ну, отпустили… Дальше что? Они простили тебе, а ты — им? Зла не помня, голову сложу?

— А ты вроде как не русский?

— Не русский? — насторожился Штубер. — Почему не русский? То есть, почему так решил?

— Да произношение какое-то такое… Литовец со мной один сидел в лагере. Вроде бы хорошо говорил по-русски, правильно. А все равно чувствовалось: прибалтиец! С той поры я всегда чувствую прибалтийцев.

«Вот тебе и подсказка… — молвил себе оберштурмфюрер. — Выдавай себя за литовца. Или латыша…»

— Чуть-чуть не угадал, — молвил вслух. — Эстонец. Из «красных эстонцев». Отец в интернациональной бригаде воевал. Литовцы — они русые. И произношение другое. Эстонец-то эстонец, но когда называют «нерусским» — обижаюсь, — почти искренне, без наигранности, рассмеялся Штубер. Этот ненаигранный смех он натренировал давно, еще когда совсем юным действительно начинал свою агентурную работу в Эстонии. Под видом агента торговой фирмы. — И вообще, отношения к делу это не имеет.

— О том и гутарю, лейтенант. В кого я стрелял, за что сидел — все со мной и при мне. Во всем этом мы тут сами разбираться будем. Они же, германцы, пусть не суются.

— Вот за это хвалю. Это по-нашенски.

Выждав еще несколько минут, Штубер понял, что самое опасное место беседы они миновали. Показывать водителю удостоверение, согласно которому он является лейтенантом Красной армии Валентином Трифоновичем Гуревским, оберштурмфюрер все равно не собирался. Но все же…