Богдан Сушинский - Река убиенных

— Яволь, господин рейхсфюрер. Мысленно я уже готовлюсь именно к такому изложению данной проблемы.

Отбросив все те концепции мироустройства, которыми он только что грезил, Шелленберг принялся излагать мысли фюрера со старательностью ученика, которому поручили пересказать одно из произведений Гёте.

До половины третьего ночи, когда наконец текст был готов и секретарь отвез его дежурившей в РСХА машинистке, Гиммлер успел позвонить еще трижды, приводя его своими звонками в ярость. Единственным оправданием могло служить только то, что каждый свой звонок он объяснял звонком фюрера. Ну а свое воззвание, по воле Шелленберга, фюрер должен был обрывать на самой тревожной, но в то же время мобилизующей ноте: «Народ Германии! Развернувшиеся в настоящее время военные события по своему масштабу намного превосходят все те, которые когда-либо переживало человечество!»

Когда бригадефюрер писал эти слова, ему казалось, что при их чтении каждый германец, даже если он не разделяет национал-социалистических взглядов, должен преисполняться чувством гордости за могущество и величие рейха. И лишь когда, не раздеваясь, прилег на диване, чтобы пару часов подремать, вдруг поймал себя на мысли: «А ведь когда 22 июня это обращение будет опубликовано в прессе и зачитано по радио, первые сотни германских солдат уже падут убитыми и ранеными на ощетинившихся штыками просторах России. И даже из этих последних слов “Воззвания” германцы поймут, что началась не какая-то там “русская кампания”, началась Вторая мировая война».

«Но ведь начал-то ее, эту войну, не Шелленберг, — по-адвокатски вздохнул бригадефюрер, сладостно погружаясь в тихую предрассветную дрему. — Тем не менее было бы справедливо, если бы со временем мир узнал, что автором этого воззвания был все же не фюрер, а тогда еще мало кому известный начальник Управления разведки и диверсий Главного управления имперской безопасности Вальтер Шелленберг. В конце концов, за каждым важным историческим документом должна четко просматриваться не менее важная историческая личность».

Шифровка, направленная штандартенфюреру из Главного управления имперской безопасности, оказалась немногословной. «Самым тщательным образом соберите сведения о действиях подразделений диверсионного полка дивизии «Бранденбург». Рассмотрите эти действия под углом переподчинения данного полка войскам СС и переформирования его в диверсионную дивизию, с подчинением Главному управлению имперской безопасности. Кальтенбруннер».

«И это все?! — удивился Гредер. — И этот приказ нужно было загонять под двойной шифр “Циклопа” и помечать грифом “Управление VI S” [14] Под грифом «Управление VI S» поступали сообщения и документы, проходящие как «секретные дела имперского значения». , что означало “Управление зарубежной разведки СД, отдел диверсий”».

Гредер понимал, что определенная доля секретности в подобных сообщениях необходима, но всегда возражал против того, чтобы доходить в подобных вопросах до абсурда. Правда, Гредер прекрасно помнил, что и случай, который в начале прошлого года привел к резкому ужесточению правил секретности, тоже из разряда абсурдных. Двое офицеров-идиотов из вермахта вместо того, чтобы сесть в поезд и срочно прибыть в Кельн, заглянули к своему другу в Мюнстер и поэтому опоздали. Друг этот оказался майором люфтваффе и решил доставить их в Кельн на своем транспортном самолете. Но при плохой видимости пилот сбился с курса и совершил вынужденную посаду в Бельгии, неподалеку от города Малин. Там их арестовали и доставили в полицейский участок.

Каковым же было изумление офицеров бельгийской контрразведки, когда оказалось, что один из офицеров был спецкурьером и в сумке своей вез сверхсекретный план вторжения вермахта в Бельгию и Голландию. При этом офицеры дважды пытались уничтожить эти документы, но в первый раз у них не оказалось спичек, а затем они бросили их в печку, но полицейский это заметил и достал из огня. Гредер занимался расследованием этого случая и был потрясен его невероятностью. Именно абсурдность ситуации заставила бельгийские и голландские власти решить, что документы — фальшивка. Только это и спасло офицеров от расстрела. И то, что им оставили жизнь, вопреки требованию самого фюрера, — тоже кажется теперь невероятным. В конце концов этих болванов великодушно обвинили не в измене, а всего лишь в преступной небрежности.