Джурица Лабович - Грозные годы

Их остановил патруль — два партизана в крестьянских башмаках, черных солдатских шинелях и шапках из заячьего меха.

— Эй, товарищи, откуда вы? — спросили их партизаны. — Кто вы?

— Мы — бойцы народной армии! — ответил Воя, направляясь к ним.

— Добро пожаловать, братья сербы!

— Привет черногорским соколам! — ответил Шиля и, закинув винтовку за плечо, раскрыл объятия.

Рукопожатиям, улыбкам, смеху не было конца.

Начальником патруля оказался красивый молодой человек с добрым, но волевым лицом. Приветливая улыбка, было похоже, никогда не сходила с его губ. Бывший студент, родом из Гусине, он получил боевое крещение во время восстания 13 июля — в атаке на Плав и в бою за Плевлю. Увидев Леку Марича, которого знал еще со студенческих лет, он схватил его за плечо и повернул к себе:

— Лека, братишка!..

— Джюра, друг!

Они крепко обнялись.

— Ну как вы? Добрались наконец...

— Да, потихоньку... А как ты?

— Все в порядке, — ответил Джюра.

— Сколько здесь собралось народу? — спросил у Джюры Воя,

— Нас, черногорцев, довольно много, а если еще и вы, сербы, будете продолжать подходить сюда, то в Рудо станет тесновато для такой армии, — ответил Джюра.

Вслед за патрулем все двинулись к центру города. Топая по замерзшей грязи, они шли к зданию, в котором было решено их разместить.

Шиля, Джюра, Воя и Лека затянули партизанскую песню:

После обильного и вкусного ужина Гаврош и Шиля вышли на площадь. По дороге они встретили нескольких старых знакомых. Несмотря на то, что уже наступила ночь, многие горожане не спали.

Охваченный неодолимым желанием хоть что-нибудь узнать об отце, брате или Хайке, Гаврош никак не мог избавиться от чувства страха и опустошенности. Проходя по одной из улиц, он вздрогнул от неожиданности, увидев в свете фонаря лицо своего старого знакомого из Земуна, недавнего студента педагогического института, коммуниста, отбывшего каторгу. Гаврош кинулся ему навстречу:

— Кого я вижу!

— Неужто это ты, Гавро Гаврич?!

— Войкан Медич, друг ты мой!..

Шиля остановился чуть поодаль.

— Ну, как живешь? — спросил Гавроша Медич и, не дождавшись ответа, крепко обнял его.

— Я-то живу хорошо, но ничего не знаю об отце и брате, — ответил Гаврош.

— Насколько мне известно, здесь их нет, — уверенно проговорил Медич. — Недавно я составлял в штабе списки личного состава, так вот капитана Гаврича и Горчина в этих списках не было.

— А среди наших раненых в Рудо? — спросил Шиля.

— Там их тоже нет.

— Ну а какие-то отряды ведь находятся на позициях? — не отступал от своего Шиля.

— Это верно. Рудо обороняют небольшие отряды... И учти: еще не все группы прибыли в городок...

— Ну что ж, тогда будь здоров, — простился с другом Гаврош.

До поздней ночи обходили они вдвоем с Шилей дома, в которых разместились партизаны. Вернувшись, они успели еще побывать на заключительной части лекции, которую читал Лека.

Усталый Гаврош вполуха слушал Леку. Когда он задремал, заместитель командира отряда тряхнул его за плечо и сказал, что пришел его черед сменить часового у моста через Лим.

Те, кто, обладая силой и могуществом, руководствуются в своих действиях негуманной идеологией, рано или поздно встретятся с озлоблением и сопротивлением подвластных им людей...

В тот же вечер, когда в Рудо прибывали отряды партизан, на аэродроме в Земуне за короткий промежуток времени приземлились три военных самолета. Сначала на стоянку неподалеку от здания аэропорта первым подрулил громоздкий транспортный «юнкерс». Чуть позже приземлились два сопровождавших его «мессершмитта». Из «юнкерса» вышел фельдмаршал Вильгельм Лист, командующий оккупационными войсками на Балканах, — поджарый костлявый человек лет шестидесяти, с живыми умными глазами на овальном морщинистом лице, в очках, в длинном кожаном пальто и сапогах. Это был один из немногих фельдмаршалов вермахта, имевших собственное мнение, человек очень резкий, чья философия основывалась на следующих главных понятиях: уничтожение, разрушение и ненависть. Эти три слова, демонстрирующих общность его взглядов с идеями фюрера, лежали в основе всех его речей, приказов и распоряжений. На них основывалась и его преданность третьему рейху.

Правда, сейчас его неистощимая энергия сменилась лихорадочной суетливостью, а непомерная амбициозность была надломлена. Ему было конфиденциально сообщено, что сражение под Москвой полностью проиграно. От своего старого приятеля он узнал о шифрованном донесении генерал-полковника Ганса Гудериана, в котором тот сообщал, что положение на фронте сложилось тяжелое и нет возможности даже обороняться, и что реакция Гитлера была лаконичной: никакого отступления. Из этого не только ему, фельдмаршалу, но и любому неискушенному человеку было ясно, что последуют еще большие потери в людях и технике. Ему также было известно, что за три дня до его прибытия в Земун негласно уволен в отставку фельдмаршал фон Браухич, а генерал-полковник Эрих Гёпнер разжалован, и что как раз в эти дни, когда в Рудо формировалась партизанская бригада, тридцать пять командиров дивизий и корпусов, оказавшись в разной степени в немилости, отозваны с Восточного фронта и возвращаются в Германию. Впервые за всю свою долгую военную карьеру фельдмаршал Лист почувствовал, как недолговечны милости и привилегии, как преходяща власть... Так же как и большинство немецких генералов, он хоть и презирал своего фюрера, но в то же время соревновался с ними в подхалимстве и показной верности ему.