Джурица Лабович - Грозные годы

Она всплеснула руками, бледность разлилась по ее лицу.

— Что ты говоришь? — испуганно спросила она, нервно затеребив концы черного платка.

— То, что ты слышала. Должен я возвращаться в бригаду, а то сраму не оберешься. Не может так больше продолжаться.

— Это ты старика испугался, — зло бросила она, — моего мучителя! Так ведь он последние деньки доживает, неужто же еще его слушать?

— Успокойся, пожалуйста, — увещевал ее Тараба, — никого я не слушаю, кроме самого себя. И именно потому я должен идти. Ты не знаешь, что такое армия, а я знаю. Что обо мне подумают, если я не вернусь вовремя?

— Значит, убьешь медведя?

— Убью, будь он неладен, не могу я больше тянуть!

— Ой, что же теперь со мной будет? — вдруг зарыдала она. — Неужто я тебя потеряю? И недели еще не прошло, а ты уже уходишь! Ох я несчастная!..

— Ну не плачь, — стал он утешать ее, осторожно гладя полные, вздрагивающие от рыданий плечи, — мне было так хорошо с тобой. Я так люблю тебя, просто с ума схожу. Разве тебе этого мало?

— А если так, то как ты можешь меня оставить? — продолжала она всхлипывать.

— Говорю, люблю, значит, люблю. И с радостью остался бы здесь. Но нельзя. Сама знаешь — война!

— Останься еще хоть на одну ночь! — Она умоляюще подняла на него заплаканные глаза.

— Ну, хорошо, раз ты так хочешь... Днем раньше, днем позже — не имеет сейчас большого значения. А теперь; вытри слезы и иди скорей домой.

Она послушно вытерла глаза и, глубоко вздохнув, побрела к дому. Тараба лег за пулемет и, глядя сквозь прорезь прицела на опушку леса, яростно пробормотал:

— Нет, любовь и всякие такие штуки в революции только мешают, это точно! Расслабляется человек и не знает, что творит. Черт возьми, еще на целую ночь придется здесь задержаться!

Но уже через минуту, вспомнив нежность и ласку, которые так щедро дарила ему молодая женщина, он улыбнулся и замурлыкал какую-то песенку.

Солнце припекало даже сквозь листву кустов, под которыми лежал Тараба. Над долиной дрожало знойное марево. Воздух звенел от неподвижно висящих над кустами туч мелких мошек. Откуда-то издалека донесся похожий на стон жалобный крик болотной птицы, высоко в небе раздался хищный клекот горного орла.

Прошло совсем немного времени, и вдруг пулеметчик Тараба насторожился. Ему показалось, что ветки кустов на опушке шевельнулись и между стволами мелькнула черная тень. Густые ветви раздвинулись, и высунулась косматая голова. Медведь внимательно посмотрел в сторону дома старика и снова скрылся за деревьями. Потом его огромная фигура появилась на фоне ярко-зеленой листвы и не спеша двинулась через луг. Мощные лапы зверя утопали в густой высокой траве.

Тараба крепко прижал приклад пулемета к плечу, поймал в прицел раскачивающуюся на ходу рыжеватую громаду и нажал на спуск. Простучала короткая очередь, и почти одновременно с ней раздалось яростное рычание. Огромный зверь поднялся на задние лапы и зашатался. Его страшный рев резанул Тарабе уши. Он снова припал к пулемету и выпустил в медведя две длинные очереди, чтобы прекратить его мучения. Когда дым от стрельбы рассеялся, он увидел, что медведь, весь в крови, бьется на земле в предсмертной агонии; зверь попытался еще раз подняться, но силы оставили его, и огромная туша тяжело рухнула в траву. В глазах застыло выражение дикой ярости и боли. Это зрелище сильно подействовало на Тарабу. Он передернул плечами, точно ежась от порыва холодного ветра, и пробормотал:

— Дьявольщина, и почему именно я должен был его убить? — Глубоко вздохнув, он добавил: — Вон кровищи-то сколько...

К горлу подкатила тошнота, и Тараба отвернулся. Долго стоял он неподвижно; из оцепенения его вывел крик старика. Тот перелез через ограду и бежал к Тарабе, размахивая руками и радостно крича:

— Благослови тебя господь! Убил, убил проклятого! Крови-то, крови-то! И неудивительно — сколько он, холера, у меня помидоров одних сожрал! Ну, теперь все, конец злодею!

Из дома выбежала бабка.

— Ай да пулеметчик, ай да герой! — кричала она, хлопая в ладоши.

А на пороге дома застыла без движения вдова. Тарабе показалось, что он услышал ее приглушенный стон, и пулеметчик совсем сник.

— Я свое дело сделал, — проговорил он хрипло, — пора, дед, мне идти.

Старик внимательно взглянул на него:

— Что ж, иди, бог тебя наградит. Отужинай с нами и — счастливого пути.

Последнюю ночь Тараба провел в жарких объятиях молодой вдовушки. Она как безумная целовала его, прижимала к груди, снова и снова просила отложить свое возвращение. А он отвечал, что это никак не возможно, что его ждут в бригаде.