Богдан Сушинский - Стоять в огне

— Не поедем же мы в город с трупами, — снова нетерпеливо объяснил Беркут. — Операция совершенно секретная. Тела придется оставить в лесу. Потом ты повезешь нас в крепость. Там мы арестуем Штубера — и в гестапо. Не исключено, что за эту операцию ты получишь отпуск.

Беркуту хотелось, чтобы водитель вел себя смирно и не мешал ему сосредоточиться. Трупы же в самом деле следовало завезти подальше в лес, присоединив к ним и труп водителя. Таков закон войны.

Проехав километра два по лесной дороге, Беркут решил остановиться у стоявшего чуть в стороне старого колодца с обвалившимся срубом. Неподалеку отсюда, на склоне балки, его группа заложила в прошлом году свой первый лагерь. Правда, пробыли они там всего месяц, так как вскоре пришлось уходить в глубь леса. Тем не менее он считал эти места чуть ли не родными. Что ни говори, из этих мест они выходили на свои первые операции и сюда же счастливо возвращались… Вот только возвращались, правда, не все.

— Сверни к колодцу, — приказал водителю.

— Яволь, господин оберштурмфюрер, — покорно ответил тот. А когда партизаны спрыгнули с машины, старался держаться поближе к нему. Сейчас он не доверял ни людям в форме полицаев, ни даже унтер-офицеру…

— Колар, отвечаешь за водителя, — приказал Беркут, отходя к срубу. — Мазовецкий, Готванюк и Костенко, похороните убитых. А мы, Клим Васильевич, — обратился к Лесичу, — пока что присядем здесь, на сруб, и прочтем послание твоего добродетеля-эсэсовца. Не так уж часто приходят к нам в лес письма. Особенно из гестапо…

— Да я хоть и не читал, а знаю, о чем там, — проговорил Лесич. — Этот шваб велел передать, что допрашивать тебя не будет, пытать — тоже, просто хочет поговорить. Обещает, что в день переговоров тебя никто не тронет.

— Благородный человек, — иронически ухмыльнулся Беркут, вынимая из кармана письмо.

— Не знаю, какой он там в благородстве своем, но что хитрее всех тех офицеров, которые допрашивали до него, — это ясно. Хитрее, стервец, это я сразу почувствовал.

Послание гауптштурмфюрера Вилли Штубера поразило Андрея. Командир отряда специального назначения «Рыцари Черного леса» (и не побоялся же написать, что такой отряд существует!) приглашает его, Беркута, а также его ординарца в течение ближайших десяти дней посетить крепость для дружеской беседы за рюмкой коньяку! Всего-навсего! Словно бы не было ни войны, ни оккупации, ни партизан. Неприкосновенность личности ему гарантируют словом чести офицера СС. А прибыть господин Беркут «может в любое время. Даже ночью. Часовые будут предупреждены. Паролем будут служить слова: “Я — Беркут”. Пропуском — настоящее письмо».

«Штубер, опять Штубер?! Откуда он взялся?» Неужели водоворотом войны к этому берегу снова прибило того самого Штубера, с которым ему пришлось сразиться возле 120‑го дота? А может, это гестапо использует фамилию оберштурмфюрера, чтобы показать, что им обо мне все известно?

— Я тоже не пойму, чего они добиваются, — вздохнул старик. — Да и стоит ли мозги сушить? Порви эту писанину и возвращайся в лагерь.

— Возвратиться мы всегда успеем.

— А ведь, похоже, они о тебе действительно все знают, — развел руками старик, проникнувшись его сомнениями. — И что у меня прятался, и про Крамарчука. И что вы с сержантом похожи между собой. Но только ты мне вот что скажи: как они узнали обо всем этом? Кто вас выследил, кто выдал?

— Кто выследил — это уже не тайна. Кравчук. Тот самый. Из вашего села. Давнишний агент гестапо. Я уже послал ребят, чтобы «отблагодарили» его за услуги фашистам.

— Да ну брось — Кравчук?! Он мне родственником приходится.

— Значит, отныне одним родственником у вас будет меньше. Только сейчас меня интересует не Кравчук, а Штубер. Почему вдруг он решил написать? На что рассчитывает?

— Западня это — вот что я тебе скажу. Схватят и замучают.

— Но ведь почему-то же Штубер уверен, что я могу вот так вот взять и заявиться в крепость… Кстати, много их там, этих самых «Рыцарей Черного леса»?

— Разве сосчитаешь? Видел с десяток. Но всех наверняка с полсотни. Меня привезли из гестапо. Думал, что там, под крепостной стеной, и расстреляют. Даже как-то душевно успокоился. Знаешь, смерть под крепостной стеной — это все же по-солдатски. А то ведь могли и повесить. Как паршивого конокрада.

— Смерть тоже должна быть человеческой, — согласился Беркут. — Кстати, какой из себя этот Штубер?

Лесич, как мог, описал ему внешность эсэсовца. И хотя описание это оказалось довольно скудным, лейтенант сразу же признал в нем того офицера, с которым судьба уже не раз сводила его в прошлом.