Глеб Булатов - Степь в крови

Зетлинг остановил Петревского, намеревавшегося идти на саму станцию.

– Я думаю, не стоит привлекать к себе внимание. Здесь все ясно, – они развернулись и не спеша пошли обратно. – И о чем, по-вашему, это должно свидетельствовать?

– Вполне ясно. Большевики наконец узнали о приближении корпуса Шкуро и готовятся к встрече.

– Корпуса?! – Зетлинга вывела из терпения нахальная манера Петревского. – Всего тысяча сабель! – он прикусил губу и замолчал. – И далеко, по-вашему, от города отряд Шкуро?

– Сегодня я слышал, будто в двадцати верстах. Другие говорят, что уже в пригородах бои… Но сами видите…

– Покуда все спокойно.

Они прошли обратной дорогой до «Любляны». Петревский рассказывал что-то из штабных сплетен, Зетлинг молчал и не слушал его. У дверей гостиницы они распрощались. Раздражение Зетлинга ушло, и он даже испытал любовь к этому мальчишке, так безоглядно рисковавшему жизнью ради туманных идеалов. Оставшись один, Зетлинг ощутил тоску и усталость. Он поднялся к себе в номер, лег и мгновенно уснул.

За окном был ясный и душный закат. Зетлинг проснулся с головной болью и чувством неудовлетворенности и страха. Умывшись и растерев грудь и руки холодной водой, он вспомнил о давешних встречах со слугой Аваддона и Петревским. Зетлинг стал равнодушнее. Он с улыбкой вспоминал себя в семнадцатом году, свои порывы, приступы отчаяния и надежды. Это были смешные и болезненные метания. Теперь ему было легче. Он стал больше заботиться о сиюминутном и своем. Мысль его стала прагматичнее, а сознание холоднее. Так на него повлияли годы, проведенные в окопах, лишения и знакомство с Аваддоном.

Он съел ломоть холодной телятины со ржаным хлебом, выпил бокал белого вина и намеревался провести вечер с сигарой и газетой, но в дверь постучали. На пороге стоял швейцар с письмом. Зетлинг поблагодарил и, закрыв дверь, распечатал конверт. Внутри лежала пасхальная открытка, на оборотной стороне которой корявым размашистым почерком Аваддона было выведено: «Будьте любезны собрать документы и деньги и спуститься вниз».

Зетлинг в задумчивости повертел открытку в руках и убрал ее в карман. Выдвинув ящик стола, он отобрал паспорт, несколько пропусков, деньги и прощальное письмо Петлицкой, завернув все в лист писчей бумаги, сунул за пазуху, надел фуражку и вышел.

В фойе в кожаном кресле с газетой сидел слуга Аваддона. Они встретились взглядами, но слуга не подал виду. Кроме обыкновенных для «Любляны» швейцаров, носильщиков и мающихся от безделья постояльцев, в фойе были два или три лица внимательных и настороженных. Зетлинг подошел к администратору и, не замечая его подозрительных ужимок, заказал ужин и попросил убрать номер.

Чуть поодаль от парадного подъезда стояло знакомое Зетлингу черное ландо. Кучер, трепавший коней за гривы, при появлении Зетлинга приосанился и открыл дверцу. Зетлинг шагнул внутрь. Карета покатила по мостовой. Окна были занавешены. Спустя несколько минут езды кучер приостановил карету, дверца на ходу открылась, и внутрь сел человек. Это был Аваддон.

– Трогай. Покатай нас, братец.

Кучер свистнул, залихватски щелкнул плетью, и карета понеслась вперед.

– Вы слышали о Самсонове?

– Слышал, – Аваддон поморщился и расправил ворот рубахи, обнажив худую жилистую шею, – хотя это по меньшей мере странный вопрос. Ведь вы сами узнали о случившемся от моего посыльного.

– И правда.

– Нас подвела поспешность. Так случилось, что об исчезновении семьи капитана узнали, и это дало повод к новым подозрениям. О причинах случившегося у меня есть свои соображения… Но оставим это до времени, – Аваддон положил локоть на спинку сидения и в упор, поверх пенсне, стал разглядывать Зетлинга. – Вы хорошо осведомлены о положении на фронте?

– В общих чертах. Кое-что знаю из газет, что-то мне рассказал Петревский…

– А! Наш отважный юнкер?

– Именно.

– Вы давно имели с ним встречу?

– Сегодня. Около полудня.

– Ясно. И вы, должно, не знаете, – Аваддон сморщил тонкую кожу на лбу, – что это была ваша последняя встреча?

– Почему?

– Тотчас после вашего расставания у «Любляны», после того как вы отправились почивать, Петревского арестовали и увезли на склады. Подробностей я не знаю, но допрос был коротким. Юнкер молчал. Ну а потом, как водится с мелкой сошкой, – лицо Аваддона брезгливо передернулось, – его вывели во двор и расстреляли.

– Расстреляли? – глупо переспросил Зетлинг.

– По-вашему, если я говорю «расстреляли», то имею в виду какое-то другое значение этого слова, кроме общепринятого? – Аваддон был раздосадован и говорил и вел себя вызывающе.