Войцех Ягельский - Башни из камня

Наконец, на одном из совещаний произошло то, что должно было произойти. Оскорбленный Масхадов подал рапорт об отставке. Он, вероятно, не верил, что армия не встанет на его сторону, что так вот просто избавится от него; в конце концов, ему не доставало одного только ордена до звания Героя Советского Союза. Обычно дела об отставке тянулись целыми месяцами. В случае Масхадова армейская бюрократия проявила, однако, исключительную расторопность. Ответ пришел через три недели: переведен в запас. На прощальный прием, который дало в его честь начальство, Масхадов не пришел.

Через несколько лет, когда он присоединился к чеченским повстанцам и стал шефом их штаба, кремлевские чиновники, желая очернить его, приписывали ему участие в подавлении бунта литовцев, вышедших в январе девяносто первого на улицы Вильнюса, чтобы еще раз потребовать независимости. В Москве распускали слухи, что Масхадов приказал своим артиллеристам стрелять в демонстрантов, собравшихся перед телебашней в Вильнюсе.

Масхадов, образцовый солдат, наверняка без колебаний выполнил бы каждый приказ, бывший для него всегда величайшей святостью. А как великолепный канонир разнес бы телебашню в щепки одним выстрелом. В действительности же полку Масхадова было тогда приказано охранять российский гарнизон в случае атаки бунтовщиков.

Его мир рухнул. Конец армии, жизни по уставу, по приказу. Конец мечтам о генеральских эполетах, которые достанутся теперь другим. А ему было уже сорок лет. Только сорок. Он еще был не слишком стар, чтобы перестать мечтать.

Каждый раз, когда я заговаривал с ним об армии и российских генералах, он не выдерживал и взрывался: Какие там они генералы! Стыдно смотреть на эти пропитые, небритые морды! — с презрением и горечью выкрикивал он. — А это их славянство! Эта бессмысленная болтовня, пересыпаемая ужасными ругательствами! Недоученные, невоспитанные, жадные. И это командующие? Это великая армия? Когда-то было высочайшей честью стать российским генералом. А сегодня? О чем тут говорить?!

Масхадов решил вернуться в Чечню, хоть немногое его с этой землей связывало, кроме сознания того, что он чеченец. Возвращался он в эту почти неизвестную ему Чечню еще и потому, что над ней нависла смертельная опасность. Он это чувствовал. Генерал Дудаев, которого Масхадов однажды встретил на полигоне в Тарту, провозгласил независимость Чеченской республики.

Масхадов возвращался на Кавказ с тяжелым сердцем. «Василий Иванович, — писал он в письме Завадскому, — не понимаю, что происходит. Россияне выводят армию из Чечни, но оставляют целые арсеналы на разграбление. Все разворовывается: автоматы, пушки, танки. Дудаев кричит на весь мир, что это конец оккупации, что это свобода. Но я вижу только эти горы оружия, оставленные как будто специально затем, чтобы люди сами начали убивать друг друга».

Масхадов продал удобную квартиру в Вильнюсе, отправил семью в Грозный. Хотел построить себе дом с садом в пригороде. Писал Завадскому, что, как отец, на старости лет хочет заняться землей, отрешиться от всего, что было связано с прошлой жизнью.

«Друг мой, извини, но я сомневаюсь, чтоб у тебя это получилось, — отвечал ему Завадский. — Ты создан совсем для другого. Ты — солдат».

В Вильнюсе на прощальной встрече с товарищами по оружию, последний тост выпили за то, чтобы, если им доведется служить в разных, может даже вражеских армиях, им никогда не пришлось воевать друг с 64 другом.

Война, которую все ожидали, в конце концов, грянула. И как всегда потрясла своей жестокостью и варварством. Грачев бахвалился, что ему хватит пару танков и несколько дней, чтобы раздавить чеченских бунтарей в их гнезде, Грозном. Российская атака, однако, увязла в закоулках города, вскоре превратившегося в кошмарное кладбище руин.

Накануне нового, девяносто пятого года, в разгар пьяного застолья Грачев отдал приказ, чтобы на штурм непокорного города бросили даже тыловые части. Российские полки, окруженные и выбитые до последнего солдата в городских переулках, стали кровавой гекатомбой, ненужной жертвой, брошенной на алтарь войны. Это была первая столь крупная экспедиция российской армии после неудачного нападения на Афганистан и первая битва в городе, в которую красноармейцы вступили со времен кровавого подавления венгерского восстания в Будапеште.

«С тех пор, как мы расстались в Вильнюсе, я потерял связь с Масхадовым. Знал, что его не интересует политика, но в Чечне началась война, я за него переживал, — вспоминает полковник Завадский. — Пока как-то не увидел по телевидению, как по заснеженным руинам Грозного проскальзывают чеченские партизаны, одетые в белые маскхалаты. Тогда меня осенило! Я вспомнил наши совместные походы на зимние полигоны в Литве. Аслан! — подумал я. — Это должен быть он. Наверняка, это он ими командует!»