Войцех Ягельский - Башни из камня

В окно своей комнаты мне разрешалось смотреть только издалека, нельзя было, чтоб меня заметили с улицы. Я видел коричневые стволы деревьев, кажется, кленов, кусочек бетонной стены с воротами, где Иса оставлял на ночь свою черную «Волгу».

Асфальт на улице был старый, потрескавшийся. После дождя, который почти каждую ночь громко барабанил по жестяным подоконникам, в асфальтовых выбоинах собирались огромные лужи грязной, теплой воды, в которой плескались воробьи и голуби. Соседские ребятишки играли на разбитом тротуаре прямо под моим окном. Я слышал их голоса, но не мог увидеть. Только изредка замечал чей-то силуэт, мелькнувший на другой стороне улицы.

Зато мне была видна стоящая напротив будка, в которой один из родственников Исы — а как же иначе? — устроил единственный в деревне магазин, где продавали водку и пиво. Сам Иса от спиртного не отказывался, но магазин велел поставить под домом не ради удобства, а для верности. Он хотел сам все контролировать, хотел сам встречать и провожать российских солдат, выбравшихся в деревню за покупками. Ночью Иса иногда выходил на мой балкон и звал хозяина ларька. Спускал с балкона веревку, к которой тот привязывал двухлитровую пластиковую бутылку. Иса заставлял меня пить вместе с ним молодое, кислое пиво, считал, что оно прекрасно действует на сон. В другой раз приносил сигареты, набитые местной марихуаной — тоже чтоб лучше спалось.

Я научился узнавать его быстрые шаги по лестнице. Аслан шел тяжело, медленно, шаркая ногами. Ислам вбегал домой, перескакивая через ступеньки. Я научился узнавать звук мотора нашей «Волги», различать по тому, как он захлопывал дверь, привез он хорошие новости, или, как обычно, новостей нет никаких.

Деревня Чири-Юрт была, пожалуй, единственным местом, в котором я жил, но которого не видел. Подсматривал за ней издалека, из окна, или ночью, когда она становилась невидимой, а я уже мог отправиться на прогулку к Аргуну и, задрав голову, смотреть на звезды.

Пребывание в квартире Исы создавало иллюзию безопасности и защищенности, силы, какую должны были давать человеку кавказские башни из камня, куда горцы прятались в минуты смертельной опасности. Но стоило только выйти за ворота дома или хотя бы подумать об этом, как ощущение уверенности таяло как сон. Его сменял страх перед подстерегающей опасностью и осознание того, что даже из стен этой крепости тебя могут выкрасть, что на самом деле они тебя ни от чего не защищают, что крепость была, в сущности, тюрьмой.

В тот день Иса до вечера не выходил из дому. Никто не приходил и к нему. С самого утра отключили электричество, и он не мог даже смотреть телевизор. До самого обеда метался по квартире, курил, покрикивал на жену: «Женщина! Не видишь, пепельницы нет? Мне что, тушить сигареты об ковер? Я что, сам обо всем должен думать?»

Ругал жену по-русски, как будто хотел, чтобы я понял, что он говорит. У меня создавалось впечатление, что с каждым днем ожидания его все больше беспокоит молчание Масхадова. Может, он боялся, что я усомнюсь в его власти и влиянии?

Отупляющее бездействие все больше мешало мне высекать в себе хоть искру любопытства и желания беседовать с очередными гостями, которых приводил Иса. Когда накануне к нам пришел военный прокурор повстанческого правительства, я сделал вид, что сплю. Чем его рассказ мог отличаться от историй, которые я слышал уже от прокурора, занимавшегося борьбой с работорговцами, Министра промышленности или заместителя Министра сельского хозяйства?!

За весь день Иса не зашел ко мне ни разу, хоть я прекрасно знал, что он много раз подходил к двери моего убежища. Вел себя, как гость в доме покойника, демонстрирующий уважение к семье умершего.

Вечером не выдержал. Как обычно сначала прошел на балкон, потом уселся на диван.

— Не победят они нас никогда, — заявил он вдруг. — Если надо, будем с ними биться хоть сто лет. Не все, конечно, но всегда найдутся такие, кто возьмет на себя тяготы войны и не даст им покоя. А когда они погибнут, на их место придут другие.

Моему хозяину уже стукнуло пятьдесят, но на голове ни одного седого волоска. Он гордился своим здоровьем и силой.

Тем не менее, на этот раз он не пошел на войну, хоть на той, что была всего четыре года назад, воевал вместе со старшим сыном от первого до последнего дня. «Эх, здоровье не то! — вздыхал Иса. — Сбросить бы пару лет…»

— Они думают, что раз не все ушли в леса, значит, мы покорились. Не все должны сражаться и гибнуть. Должны остаться те, кто воспитает следующее поколение. Они думают, если мы приходим к ним за мукой и цементом, если берем их деньги, подачки, которые они называют пенсией, значит, мы сдались и согласны стать их невольниками. Пусть дают, мы все возьмем! За то, что они с нами сделали, они нам должны в тысячу раз больше!