Войцех Ягельский - Башни из камня

Потом он еще несколько раз заходил к нам на обед, а однажды мы встретились вечером на берегу Аргуна. Как всегда одетый с иголочки, он принес с собой складной стульчик, какими обычно пользуются рыбаки. Держал речь, картинно сплетая ладони на коленях, ну просто мастер, поучающий послушных учеников, неуклюже примостившихся на каменистом берегу речки.

— Пора забыть о геройстве, о прославлении мученической смерти. Пора думать о том, как выживать, — говорил он. — Для России сто тысяч убитых солдат, это просто военные потери. Для нас, чеченцев, сто тысяч погибших — это геноцид, смерть народа.

Опускался вечер, сгорбленный силуэт вице-премьера на рыбацком стульчике постепенно таял в темноте и стелящемся над рекой тумане. Как только он заговаривал о Масхадове, у меня возникало впечатление, что его охватывает какая-то грусть. Вроде рассказывал разные анекдоты, вроде посмеивался над недостатками и пороками президента, а звучало так, как будто вспоминал кого-то умершего, кого-то, по ком тосковал. Может, и не по нему самому, а по несбывшимся мечтам, желаниям и надеждам, которые оживали при воспоминании о Масхадове.

— Знал ли Аслан, что его ждет? Не знаю, наверное, верил, что все у него получится. Думаю, тогда никого лучше него не было. Но и он не прирожденный руководитель. Видно, не могло получиться, видно, так распорядилась судьба.

Как-то вечером вице-премьер привел с собой прокурора. Масхадов поручил ему в свое время борьбу с теми, кто поддался соблазну заняться известным на Кавказе испокон веков, столь же порочным, сколь доходным промыслом — торговлей живым товаром. Прокурор внимательно слушал речи премьера, утвердительно кивал головой, если считал, что тот затронул сущность вопроса. Было заметно, что он преисполнен таким уважением к премьеру, что кивать приходилось непрерывно.

Прокурор любил изрекать оригинальные сентенции, типа: «в Чечне послевоенное время быстро становится довоенным, а мир оказывается более трудным вызовом, чем война».

— Вообще-то Масхадов был золотым человеком, но наивным до ужаса. В мирном договоре с Россией было положение о том, что в отношениях с Чечней она будет соблюдать международные нормы и права. Масхадов свято верил, что само слово «международные» уже обозначает, что Кремль признает независимость Чечни, — говорил прокурор, когда умолкал премьер. — Или эта история с Яндарбиевым. Кто-то пытался убить Масхадова, и он подозревал, что за покушением стоит именно Яндарбиев, который не смог ему простить проигрыш на президентских выборах. Вместо того чтобы направить дело в суд и все выяснить, Масхадов велел Яндарбиеву поклясться на Коране, что он не имел с покушением ничего общего. Яндарбиев поклялся, и на этом все кончилось.

На вечерние, тайные встречи на берег Аргуна приходили многие министры чеченского правительства. Днем предпочитали не попадаться на глаза российским солдатам, патрулирующим их деревни. Вечерами, когда россияне прятались в казармах, министры собирались у реки, жевали сухую вяленую рыбешку и рассказывали грустные истории о таком недалеком еще прошлом.

— Нам, работавшим когда-то на русских, труднее всего было привыкать к новым порядкам на заседаниях Совета министров. Мы привыкли к тому, что есть повестка дня, председатель, который дает слово, и так далее. А теперь казалось, что мы на базаре, — прокурор задумчиво бросал в реку камушки. — Ссоры, ругань, перекрикивание. Не раз бывало, что министры бросались друг на друга, приходилось их растаскивать. Приходили на заседания с пистолетами, а по коридорам, волки волками, бродили их бойцы, так обвешанные разным оружием, что едва на ногах держались. Не раз и не два Совет министров принимал голосованием какое-то решение, а кто-нибудь из командиров после этого выходил, хлопнув дверью, со словами, что ему наплевать на решение. Масхадов врагов старался привлечь должностями, а о друзьях не заботился. Ничего удивительного, что, в конце концов, все его бросили, один остался.

Наши прогулки к реке понемногу становились ритуалом. И постоянным элементом нудной рутины моей жизни в конспирации. Наступающий вечер оглашал болезненный приговор — с гор опять никто не пришел. Когда темнело, Иса заходил в мою комнату и сообщал:

— Пора проветриться.

В руках у него была кожаная куртка Аслана и его собственный зеленый фез, небольшая круглая шапочка, которая должна была превратить меня в чеченца. Бриться он запретил мне с первого дня. Купил на базаре белые спортивные туфли и мешковатые слишком большие брюки, которые мне приходилось стягивать поясом, чтоб не сваливались. Иса не только постарался переодеть меня, но и нашел чеченский паспорт (так, на всякий случай, подчеркивал он), и назвал меня Вахидом.