Теодор Константин - И снова утро (сборник)

Люди томились в окопах, терзаемые жаждой. Они давно опустошили свои фляжки, хотя на расстоянии броска камня лениво текла река Молдова. И накануне стояла такая же жара. Ночью котлы с едой уехали обратно почти полные. Большинство даже не притронулись к тепловатой чорбе и фасоли, а только пили и пили воду. Утолив жажду, сделали запасы: наполнили фляжки, котелки, пустые банки из-под консервов. Самые предприимчивые налили воду даже в коробки, в которых хранили пулеметные ленты. Чтобы вода не нагрелась, вырыли углубления в стенках окопов.

Утром вместе с ними пробудилась и жажда. Солнце будто выливало сверху расплавленную медь. Раскаленный воздух дрожал и переливался.

Быстрее всего запас воды кончился у солдата Кэтэлиноя Ликсандру, который страдал водянкой. По закону его должны были освободить от призыва, но полковой врач, а затем и те, кто занимались мобилизацией, не обратили внимания на такую «пустяковую» болезнь и послали его на фронт.

Из-за своей болезни он больше всех страдал от жажды. С вечера он припас большое количество воды, но уже к полудню у него не осталось ни капли. Не зная, что делать, он вонзил лопату в землю, извлек снизу холодной, чуть сырой земли и положил себе в рот. На несколько секунд земля немного охладила ему рот, но вскоре он почувствовал, что она стала горячей, и выплюнул ее.

Кэтэлиной начал стонать. Стонал он, как стонал солдат Раду Варлом, которому мина разорвала живот.

Первым его стоны услышал Кондруц, окоп которого был ближайшим к нему.

— Тебе плохо, Ликсандру?

— От жажды, Стан… не могу больше… Вот-вот помру… Дай мне хоть капельку воды, браток.

— У меня самого не осталось ни капли. Ей-богу, ни одной капли!

Солдат Кэтэлиной глубоко вздохнул и перестал стонать. Закрыл глаза, голова его мотнулась в сторону. Он ударился виском о стенку окопа, но даже не почувствовал удара. Губы начали безотчетно шептать:

— Воды!.. Воды!.. Воды!..

Говорил он едва слышно, кричать у него уже не было сил. Жажда стала еще нестерпимее и жгла как огнем все внутренности. Дыхание обжигало губы. На несколько мгновений он потерял сознание. Очнувшись, с трудом поднялся на ноги, глядя куда-то вдаль, где переливался, словно тончайшее кружево, раскаленный воздух.

И вдруг ноздри его ощутили дыхание Молдовы, принесенное слабым дуновением ветерка. Приятная расслабляющая прохлада начала медленно обволакивать его. Воздух был накален до предела, но он уже не чувствовал этого. Ему виделось другое: там, вдали, поперек равнины тянется ряд плакучих ив, среди которых вьется серебристая лента. У него заколотилось сердце. Нет, он не ошибся. Многоводная река медленно несла свои воды к востоку. Это была, без сомнения, большая река, иначе до него не донесся бы этот приятный запах ила и рыбы.

«Господи, так это Дунай! Как это я не узнал его!»

Там, справа, был остров Щербана, куда он в детство ходил собирать дань с неводов. Слева, чуть подальше, — село. Если бы не мешали ивы, он увидел бы и улицу, которая, поворачивая за церковью, вела к его дому.

«Воды!»

Пить хотелось нестерпимо. Вот сейчас, сейчас утолит он свою жажду. Он напьется вдоволь. Вкусна дунайская вода, особенно когда тебе хочется пить. Потом он переплывет реку, держа узелок с одеждой над головой, и самое большее через полчаса будет дома. Как-то обрадуются Иоанна, ребятишки!..

Удивительно только, как это он оказался здесь, на другом берегу? Сейчас, однако, некогда терзать свою голову подобными вопросами. Сейчас прежде всего надо утолить жажду, а потом он побежит обнять жену, детей. Как он соскучился по ним!

Кэтэлинон выскочил из окопа, схватил винтовку за ствол, забросил ее на плечо, как палку, и направился к воображаемому Дунаю. И поскольку приклад винтовки тянул вниз, ему казалось, что у него на плече палка, к другому концу ее привязан узелок с провизией: комок холодной мамалыги, луковица и кусок брынзы.

Первым его заметил солдат Стан Рункану и закричал ему вслед:

— Ликсандру, назад! Сейчас на тебя собак спустят! Не слышишь, что ли, Ликсандру? Ложись, несчастный, пока по тебе не стреляют!

Но солдат Кэтэлиной Ликсандру уже ничего не слышал. Его расширившиеся, горящие глаза смотрели в сторону серебряной ленты воображаемой реки, колокольни церкви в родном селе Епеле, и он бежал, бежал. На самом деле ему только казалось, что он бежит. В действительности, он шел так, будто при каждом шаге должен был вытаскивать ноги из доходившей до колен грязи.

В это время его и заметил лейтенант, случайно вышедший из своей землянки.