Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки?

Генштабисты бросали против врага дивизии, которые соответствовали батальонам по численному составу, но далеко не по боевой мощи; вводили в бой полки, по численности не больше роты, вобравшие в себя все то, что еще обнаруживало признаки жизни; создавали ударные группы из мертвых, умирающих и раненых.

Словно гигантский саван покрыло землю тонкое снежное одеяло. Бой кончился.

Преобразилась и местность. Она, насколько хватает взгляда, усеяна теперь вдоль и поперек крошечными, продолговатыми, заснеженными бугорками. Это покоятся под снегом замерзшие сотни тысяч немцев и русских, которые теперь мирно лежат друг подле друга. В каждом бункере — мертвецы.

Дорожные столбы с привязанными к ним пучками соломы, служившие в степи ориентирами для водителей, повалены бураном; теперь зато замерзшие трупы, которых куда больше, чем было столбов на обочинах дорог, указывают направление на Сталинград.

Холмики еще укреплены орудиями, пулеметы стоят на позициях, танки выдвинулись вперед, но все это, искореженное, искромсанное на куски, вросло в степную землю. Оружие и боевое снаряжение немецкой армии, растерзанные в клочья, разбросаны по земле, превратились в рухлядь и уже начинают ржаветь. Грохот битвы утих. Ни из одного ствола больше не вылетит огонь, не раздастся выстрел.

Как и положено, царит мертвая тишина. Ибо расчеты и экипажи, которые расположились у своих орудий и пулеметов или еще находятся в разбитых танках, пехотинцы, иногда еще с карабинами на изготовку, были застигнуты смертью и отправились на вечный покой. Только время от времени вороны кружатся, каркая, в сером снежном небе над мертвым полем.

С завыванием швыряет буря охапки снежного порошка на высоты, где-то прикрывая следы разрушений, а где-то с яростью срывает саван, вновь обнажая весь ужас случившегося.

Разбитая колонна немецких машин. Груз, колеса, борта, оси, двигатели переплелись в какую-то дикую мешанину, в которую вмерзли оторванные руки и ноги, порванные униформы и смерзшиеся клочья окоченевшей человеческой плоти. У санитарной машины сорвана крыша, и двоих пассажиров в окровавленных бинтах швырнуло взрывной волной прямо на кожух мотора стоящей сзади подвижной радиостанции. Водитель грузовика, зависший в открытой дверце кабины; ноги, оторванные снарядом, стоят на подножке, ступни — отдельно на земле.

А теперь они проезжают мимо аэродрома у Питомника, превратившегося в могилу германского воздушного флота. Сотни самолетов, разрушенные и сгоревшие на земле, холодные и призрачные, как потопленные суда, словно еще тянут в воздух свои продырявленные, расстрелянные носовые кабины и скелеты хвостового оперения. Сломанные тела самолетов, оторванные крылья, разлохмаченные пропеллеры — все словно из картона, по которому ударили гигантским кулаком.

Меньше чем в сотне метров от шоссе лежит четырехмоторный «хейнкель», фюзеляж его разорван, и металл в местах разрыва скручен. И из вскрытого фюзеляжа вылезают в чудовищно гротескных позах перемешавшиеся и переплетенные части тел, головы, туловища, застывшие от мороза трупы.

Рядом стоит тягач с ранеными, привезенными для отправки в госпитали как раз тогда, когда русские танки и красноармейцы со всех сторон штурмовали аэродром, и в аду из пламени и гранатных взрывов было (уничтожено все, что еще не утратило жизнь и форму.

Тянущиеся слева и справа от дороги, ведущей к аэродрому, похожие на насыпи возвышения — это почти десять тысяч раненых, ползущих или опиравшихся на палки или товарищей, которые просто рухнули, застыли окоченевшие, потому что их было во сто раз больше, чем могла выдержать машина для спасительного полета на родину.

И снова грузовик качается из стороны в сторону и подпрыгивает то влево, то вправо, потому что водитель тормозит резко, но слишком поздно, когда колеса наезжают на эти насыпи. Дикий вскрик жестокого удовольствия, вырывающийся у водителя, и его возглас «вот тебе, Фриц!» заставляют всех приподняться и посмотреть назад на перекресток дорог.

Там лежит нечто, что они только что переехали и что еще совсем недавно было двумя немецкими солдатами. Гусеницы и колеса бесчисленных транспортных колонн раскатали смерзшиеся на морозе тела, туловища и раскинутые руки и ноги до длины, в три-четыре раза превышающей нормальные размеры. Голова одного из них с лицом, глядящим вверх, представляет собой огромную, овальную, разглаженную колесами шайбу, на которой еще различимы уши, раздавленный нос, рот и остекленевшие глаза, — все это превратилось в страшную маску, не забываемую для того, кто взглянет на нее.