Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки?

— Полк Мангезиу!

— Я так и подумал, — отвечает Виссе капитану Станческу. — Что значит хороший командир! Разбитые на взводы и роты в походном порядке вдоль дороги солдаты ждут указаний.

— Не хотите ли объехать со мной наши новые позиции, господин обер-лейтенант, чтобы быть в курсе дела? — Станческу говорит по-французски и отказывается от переводчика. — Машине с минами надо проехать там позади, к майору Мораро, чтобы саперы немедленно приступили к минированию!

Лично осматривая каждую пядь земли, что небезопасно, вдоль дороги, лишенной всяких естественных укрытий, майор заставляет своих людей копать лопатами ямы и подрывать грунт ручными гранатами. Мораро подходит к машине.

— Мины прима! Немедленно прикажу разгружать и закладывать! — он указывает на свой участок. — Смотри, обер-лейтенант, здесь рядом дорога, на открытый поле, когда придет Иван, будет большой дерьмо, очень взрывается!

— У полка Мангезиуса и саперного батальона самый тяжелый участок, — объясняет Станческу. — У Мораро петля реки южнее Цыбенко, справа от железнодорожной насыпи. Слева, начиная с высоты 94, примыкает полк Мангезиу. Ему своим левым крылом надо сомкнуться с 297-й пехотной дивизией. Остатки других полков удерживают железнодорожную насыпь и подключают прибывающие в течение ночи соединения 29-й мотопехотной дивизии. В Цыбенко находится ремонтная рота и многочисленные части службы снабжения, которые были приведены в состояние повышенной готовности, чтобы в случае нападения противника их можно было направить на оборону этого населенного пункта.

— А слева от Мораро? — Виссе указывает на большую петлю реки Червленой, южнее Цыбенко.

Капитан везет его туда. Они выходят из машины. При каждом шаге сапоги утопают в засасывающей, вязкой грязи.

Между крутыми берегами вьется речка.

Вода, вероятно из-за теплого притока, не замерзла, и пойма реки так сильно заболочена, что ее нельзя использовать для укрытия.

— Несмотря на это, сюда надо отправить хотя бы одну роту, разместив ее вдоль петли, чтобы она заняла позицию на подступах к Цыбенко.

Станческу, соглашаясь, кивает.

— Может быть, поехать до Кравцова и посмотреть, занял ли Попеску с остатками своего полка позиции за железнодорожной насыпью, и прибыла ли уже 29-я мотопехотная дивизия?

Станческу показывает на горящие деревни Варваровку и Гавриловку. Лучше всякого дорожного указателя, без рекогносцировки местности эти пожары выдают русским оставленную противником линию фронта и направление его отступления.

— Как вы считаете, господин капитан, если бы Советы стали продвигаться так же быстро, как наши войска во время наступления? Мы все здесь погибли бы?

— Да, господин обер-лейтенант, это наше большое счастье, что русские тоже делают ошибки и только из осторожности и подозрительности не используют своего преимущества, загоняя нас в ловушку. Они преследуют нас слишком медленно.

В двух километрах отсюда, в Кравцов, въехали первые танки 29-й мотопехотной дивизии с дистанцией в несколько сотен метров друг от друга и разворачивают свои орудия на железнодорожную насыпь, которую должны оборонять румыны.

Немногие еще пригодные деревенские дома переполнены немецкими и румынскими солдатами. Они набиваются в дома, чтобы хотя бы на одну ночь иметь крышу над головой. На улице довольно холодно. На тягачах и на грузовиках под брезентом, немного согревая друг друга своим теплом, солдаты жмутся один к другому. Лучше всего танковым экипажам. Время от времени они запускают моторы, и у них в танках почти уютно от тепла.

Действительно, несчастны, как собаки, были и остаются пехотинцы. Они пример того, какие страдания, мытарства, лишения и смертельный страх может вынести и превозмочь человек.

Длинной цепочкой на коленях стоят солдаты и раз за разом втыкают лопаты в землю в бессмысленной механической злобе, чтобы наконец-то на несколько часов получить возможность покоя.

Из-за нехватки горючего материала у них нет даже маленького костра, чтобы согреть скрюченные от мороза руки.

Много дней, ночуя на улице, они не видят над своей головой ничего, кроме пасмурного зимнего неба. С тех пор как началось наступление русских, они не держали во рту ничего горячего.

За что бы они ни схватились, кругом только снег, холод и сырая земля. С каждым вздохом ледяной воздух пробирается в промерзшее тело. Они не чувствуют ничего, кроме тупого отчаяния от бесконечных, невыразимых превратностей бытия. По трое и по четверо сидят они в вырытых не глубже чем на полметра ямах, тесно прижавшись друг к другу, положив голову на подтянутые и подбородку колени, завернувшись в одеяла и набросив поверх себя плащ-палатки. В этом мучительном положении они ждут наступления утра.