Михель Гавен - Месть Танатоса

— Видал? А говорили, все немки — толстые и белобрысые. А эта — вон какая…

Санинструктор смутился, не зная, что ответить. Он никак не ожидал от «товарища капитана» такого фамильярного обращения.

— Да, — нарочито строго кашлянул капитан и поправил шлем, — спроси-ка у нее, кто такая и что здесь делает.

Санинструктор послушно перевел его вопрос фрау. Женщина внимательно выслушала его и, обратившись к капитану, объяснила:

— Вы находитесь в психиатрической клинике «Шарите», герр офицер. Это одна из известнейших клиник такого рода в Европе.

Санинструктор перевел капитану ее слова.

— Чего-чего? — переспросил капитан, не отрывая глаз от фрау. — Какая клиника?

— Психиатрическая, товарищ капитан, — повторил санинструктор.

— Психи здесь, значит?

— Точно.

— В настоящее время в помещении клиники находятся тяжело больные люди, — продолжала немка строго. Она, казалось, не замечала, какое впечатление произвела на русского офицера. — Согласно всем международным правилам, они не являются участниками политических разногласий, не могут быть взяты в плен, интернированы и прочее. А также не подлежат эвакуации и передвижению. Это отделение располагается на втором этаже клиники. Я — старшая медсестра этого отделения и осталась здесь, чтобы…

— Товарищ капитан, — к командиру подбежал офицер-пехотинец. Он был очень взволнован. — Только что передали из штаба полка. Им звонили из дивизии: приказано немедленно освободить здание клиники. Она взята под охрану службой Красного Креста. Его эмиссары вот-вот прибудут.

— Вот те раз… — развел руками капитан. — А нам что делать?

— Приказано охранять здание снаружи, пока эти иностранцы не приедут.

— Черт, — выругался капитан, — а жаль-то как… — он с сожалением взглянул на немку. — Я думал, поговорим… Ладно, уходим. Давай, лейтенант, командуй.

Маренн не понимала по-русски, но по лицу младшего офицера она догадалась, что произошло что-то важное. И это важное без сомнения касается ее. Увидев, что русские покидают здание клиники, она спросила санинструктора, который тоже уже собрался уходить:

— Почему герр офицер уводит своих людей? Что случилось?

— Красный Крест сейчас приедет, фрау, — сообщил ей молодой человек и побежал за капитаном.

Маренн почувствовала, что от радости сердце вот-вот выпрыгнет у нее из груди. Они уходят! Они не будут обыскивать помещение! Значит, союзники все же услышали ее. И Шелленберг, несмотря на всю трагичность момента, не забыл замолвить словечко Бернадотту, который занимал пост заместителя президента Шведского Красного Креста.

Господи, ей казалось, что все силы вмиг оставили ее. Вот сейчас упасть бы прямо здесь, на лестнице, и не вставать, не шевелиться, пока не приедут… Но нельзя. Надо держаться. Русские ушли, но ушли недалеко. Они встали лагерем вокруг клиники и тоже будут ждать приезда эмиссаров. Не наткнутся ли они случайно на ее охрану?!

Маренн напряженно прислушивалась, не раздастся ли перестрелка. Но все было тихо — значит, обошлось. Крепко держась за перила, Маренн медленно поднялась по лестнице на второй этаж. Прошла по коридору в дальнее крыло, где ждали ее Раух и Менгесгаузен.

Она не могла удержаться от смеха, увидев их в больничных пижамах, перевязанных бинтами, — это никак не сочеталось с их мускулистыми торсами и хотя и бледными, но решительными и весьма бодрыми лицами. Хорошо, что русские не пошли по палатам. Их трудно было бы убедить,что эти двое — больные с серьезным расстройством нервной системы. Гордость СС — железная воля и выдержка — были прямо-таки написаны у них на лицах.

— Халтурщики, — упрекнула она офицеров, — неужели нельзя постараться, чтобы выглядело естественно?

— С ума спятить, что ли? — ответил Раух и сразу спросил: — Как там?

— Все в порядке, — радостно сообщила она, — Красный Крест нас услышал. Они сделали заявление советскому командованию, что берут Шарите под свою опеку. И уже выслали своих представителей. Скоро они прибудут. Русские оставили здание и расположились во дворе. Наших, кажется, не обнаружили.

— Уф, — с облегчением вздохнул Раух. — Признаюсь, я на всякий случай положил пистолет под подушку.

— Тоже мне больной, — с улыбкой посетовала Маренн. — Нет, с вами — это просто цирк.

— Может, мы поедим чего-нибудь, — спросил Менгесгаузен, — пока ждем? Здесь найдется что-нибудь поесть?

— Конечно, — ответила Маренн, — только давайте договоримся: хожу, ношу, громко говорю здесь только я. Вас — не видно и не слышно. Не забывайте — со двора они прекрасно просматривают все, что делается в коридорах. Больные, которые остались в клинике, не могут разгуливать по этажам. Поэтому отсюда носа не показывать. И говорить только шепотом. Ладно?