Михель Гавен - Месть Танатоса

Наклонившись, он осторожно провел рукой по ее волосам. Темные, похожие на волосы Маренн. Но не ее, совсем другие — мягкие, пушистые, податливые. Да и черты лица — не те, чужие. Ничего в них нет от Маренн, ничего похожего на Штефана. Совсем другое лицо, другой характер… Бедняжка Джилл… Разве сможет она заменить матери сына?!

Почувствовав его присутствие, Джилл пошевелилась. Ресницы дрогнули, она открыла глаза. Обычно голубые, яркие, теперь они казались тусклыми и красноватыми из-за лопнувших от напряжения сосудов.

Увидев Скорцени, девушка приподнялась на локте и протянула к нему руку, словно прося защиты. Он сел рядом. Джилл обвила руками его шею и прижалась лбом к плечу.

— Он погиб, — прошептала она, голос ее звучал сухо. —. Он погиб, Отто, ты понимаешь!

Она подняла голову. Теперь ее глаза, как два бездонных колодца, полных отчаяния, смотрели на него. Он снова прислонил ее голову к своему плечу.

— Ну, Джилл, будь умницей, — уговаривал он девушку, гладя по волосам. — Ты теперь очень нужна маме. Подумай, как тяжело ей.

— Я тоже очень любила его. Как мы теперь будем жить, Отто?

Джилл снова опустилась на постель, глаза ее туманились сонной пеленой — сказывалось действие лекарств, которые де Кринис ввел ей, чтобы избежать срыва.

— Ты побудешь со мной? — засыпая, прошептала она. — Не уходи. Пожалуйста…

— Я не уйду. Спи, — пообещал он и ласково погладил по руке. — Я буду здесь, с тобой… Спи спокойно.

Едва сознание вернулось к ней, Маренн прежде всего спросила у Ирмы о дочери:

— Как Джилл?

— Я звонила домой, — ответила ей подруга. — Де Кринис дал ей успокоительное, и она спит…

— Ей нельзя сильное успокоительное, — сразу забеспокоилась Маренн, — только очень слабый раствор…

— Я думаю, де Кринис знает, — пожала плечами Ирма. — Кто же, если не он? Как-никак — профессор, полковник медицинской службы.

Маренн кивнула, но чувствовалась, что Ирма не убедила ее.

— Боюсь, он может не рассчитать дозу… — проговорила она устало и закрыла глаза.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Ирма, поправляя подушки у нее под головой.

— Никак. Пустота и тошнота…

Голова нервно дернулась, Маренн снова открыла глаза — похолодевшие, остывшие, в них, казалось, навсегда померкли искры неисчерпаемой энергии и волн к жизни.

— Ты была когда-нибудь в России? — спросила она вдруг, не глядя на Ирму.

— Слава Богу, нет, — поежилась та и подчеркнуто облегченно вздохнула.

— Огромная, страшная страна, — проговорила Маренн и замолчала. Потом, словно собравшись с силами, продолжила:

— Я помню ее зимой семнадцатого. Тогда в Санкт-Петербурге проходило заседание объединенного штаба Антанты под председательством русского царя. Я приехала в Россию вместе с отцом. Я помню эти бескрайние просторы, которые простирались за окнами поезда, пока мы ехали от границы до Санкт-Петербурга. Заснеженные леса, вой волков глухими темными ночами, когда поезд останавливался, ожидая, пока расчистят путь, — кровавые следы на рассвете вокруг поезда означали, что кого-то из пассажиров съели.

— Ой! — Ирма снова поежилась. — Я представляю…

— Редкие, покосившиеся деревушки с дымящимися трубами, купола сельских церквушек, — говорила, не услышав ее, Маренн. — Дорожка лунного света, освещающая шпили Санкт-Петербурга, когда мы подъехали к нему ночью. Как сказочный город из старых восточных преданий, он неожиданно вырастал во всем своем царственном великолепии среди промерзшей пустоты и дикости — величественный город-корабль, увенчанный парусами куполов и золотыми мачтами шпилей.

Признаюсь, меня потрясло его явление, — немного увлекшись, вспоминала она. — Казалось, что я вижу сон. Вот сейчас я протяну руку, открою глаза — и все исчезнет. И снова будет поле, метель, одинокий крестьянин с вязанкой дров на санках, в которую запряжена тощая лошаденка. Но нет. Город не исчезал. Он существовал, он манил, он пленял роскошью дворцов, весельем балов, ослеплял драгоценностями и вызывал благоговейный трепет перезвоном колоколов. Он заставлял склонить голову перед величием его истории и славой его солдат в прошлом, их мужеством и стойкостью в настоящем.

Пока шло заседание, я вместе с дочерьми царя работала в русских госпиталях. Российский император даже наградил меня за это.

Теперь ничего этого больше нет. Император расстрелян, соборы разворованы. Страшная снежная пустыня стала еще страшней.

Но именно ее избрал Господь последним приютом для моего сына, — голос Маренн сорвался на всхлип. Она снова замолчала. Ирма тоже не произносила ни слова, только гладила ее по волосам, тайком вытирая слезы.