Вячеслав Артемьев - Первая дивизия РОА

Разведчики проникали на правый берег реки Одер, в расположение советской обороны. Линии передового края обороны немецких и советских войск местами проходили в 20–25 метрах друг перед другом. Хорошо были слышны голоса, ясно можно было различать лица неосторожно высунувшихся из окопов солдат. Но вот уже несколько недель не было произведено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны.

8-го апреля небольшая разведывательная группа, состоящая из немецких солдат и солдат Первой дивизии, посланная в ночной поиск в расположение советской обороны, захватила и привела с собой пленного советского солдата. Этот солдат был доставлен во второй полк дивизии. Он имел очень плохой вид — был одет в ветхое, грязное обмундирование, в стоптанные, рваные ботинки с обмотками и заплатанную истёртую шинель. Он был растерян и перепуган внезапным пленением.

Когда его привели в полк, ему была дана возможность совершенно свободно беседовать с солдатами. Он встретил в них самое тёплое и дружеское к себе отношение. Пленного поразила та простота в обращении и забота, которые ему были оказаны. Первые минуты опасения и смущения у него быстро исчезли, и он рассказывал о себе совершенно откровенно, не стесняясь выражать свои самые затаенные мысли…

Сам он — крестьянин-колхозник Иваново-Вознесенской области, 44-х лет, член коммунистической партии с 1930 года. В советскую армию он был призван с началом войны и с 1943 года беспрерывно находился на фронте. На родине у него осталась жена и двое детей.

При встрече с командиром полка он говорил: «… Надоело воевать, товарищ полковник, намучились все. Думалось, скорее бы справиться с немцами да и по домам, да и не долго, кажется, до этого осталось, да вот надо же было в плен попасть… Пробирался я сегодня ночью с поста боевого охранения к реке за водой. Вдруг на меня набросились в темноте, разоружили и стали руки скручивать. Я вырвался, а один ударил меня прикладом и чего-то бормочет непонятное на немецком языке. У меня о глазах потемнело, чуть было не свалился с ног. Смотрю, другой заступается, оттолкнул первого, да как покроет его матом… Я так и опешил, что такое? — В немецкой форме, а меня защищает и по-русски ругается. А тот чего-то лопочет по-своему — не поймёшь. Мой заступник подходит ко мне да и говорит тихим голосом по-нашему: «Ну, браток, пойдём, да смотри не кричи, а то не посмотрю, что свой — русский, ей Богу штыком пропорю»… Поначалу страшно было, думал, что непременно убьют… Повели… Ведут немцы и русские. Это я по разговору определяю, а форма у всех немецкая. Что такое, думаю, за наваждение, уж не наши ли переоделись, может испытывают мою преданность, проверяют, как сдаваться в плен буду? Не знаю, что подумать, а спросить боюсь, сомнение берёт. А главное то, что всё это на нашей стороне происходит, только бы крикнуть, свои ведь рядом в окопах сидят. Растерялся, не знал, что и делать. Через реку на лодке повезли, с нашей стороны стрелять начали. Плывём… Вижу, прямо к немцам направляемся — и боязно, и от сердца как-то отлегло, значит подвоха нет, натурально, в плен попал. Но вдруг опять страх взял — расстреляют… Реку переплыли, по окопам повели, кругом все немцы, я робеть пуще прежнего стал. А как к вам в полк попал — ничего не разберу. Путаница какая то в моей голове получилась — будто бы враги, а всё свои, русские, и ребята такие хорошие — накормили, папирос дали, поговорили по душам… Чудеса! Ну, а тот, который за меня заступился, когда меня в плен брали, хороший оказался парень, весёлый такой, мой земляк… Мы с ним уже сильно подружились…»

Пленный достал ветхий клеенчатый бумажник, вынул из кармана гимнастёрки красную книжечку — партийный билет и положил их перед командиром полка. В бумажнике были: солдатская книжка, несколько каких то квитанций и пожелтевшие от времени фотографии жены, детей…

Командир полка просмотрел все это и вернул обратно. — «Это оставь у себя на память…»

После продолжительной беседы с пленным, командир полка сказал ему: «Можешь быть спокоен. Ты попал к нам, русским, и ничего плохого тебе не будет сделано. Хочешь, оставайся с нами, а не хочешь — я отпущу тебя и через реку на ту сторону переправлю, пойдёшь к своим и никто знать не будет, что в плену был».

Пленный насторожился, испуганно посмотрел на командира полка: «Что вы! Разве можно? Они всё равно узнают, а тогда я пропал… Если будет ваша милость, оставьте меня у себя. У вас, как я посмотрел, очень хорошо, а, главное, все свои, русские. Буду у вас в обозе лошадей погонять, хоть отдохну малость…»