Вилли Фей - Танковые сражения войск СС

Горели и рушились дома. В небо поднимались огромные облака пыли. Дым и пыль душили и ослепляли нас. Видимость была не более полуметра. Наши истребители танков все время были настороже. Ни один танк не прорвался. Вильгельмштрассе была усеяна горящими танками, в которых рвались боеприпасы и топливные баки.

Не было ни дня, ни ночи — мы едва могли разглядеть небо. Была лишь тяжелая пелена тумана, в которой мерцали грозные отблески огня. Мы слышали гул обстрелов, треск пожаров, а по ночам, совсем близко, крики и плач женщин. От этого мороз пробирал по коже, заставляя нас вздрагивать сильнее, чем взрывы и пожары. По свидетельству бывшего бургомистра от социал-демократов Эрнста Ройтера, опьяненные успехом солдаты Красной Армии изнасиловали 90 тысяч женщин. Сражаясь за каждый разрушенный дом, мы встретили 1 мая в подвалах комплекса зданий РСХА. Над нами все было разрушено. На несколько дней в мое распоряжение было отдано около 100 полицейских чинов. Они сражались как простые солдаты и проявили большую храбрость. Я, будучи гауптштурмфюрером, командовал всеми этими штурмбаннфюрерами, оберштурмбаннфюрерами и штандартенфюрерами. То, как они шли в атаку с винтовками в руках, было достойно восхищения.

В этот первый майский вечер у нас был хотя бы один повод для чувства удовлетворения. Русские заявляли, что к 1 мая возьмут весь Берлин, но мы все еще были здесь.

Наши соседи справа все еще вели упорные бои за каждый клочок земли. Чтобы видеть в наступившей темноте, мы воткнули свечи в рождественские подсвечники. Прямо в подвале, в неровном свете восковых свечей, я вручил последние Железные кресты.

Мы уже утратили надежду и страх, даже чувство времени. Мы ощущали общую радость, радость единения товарищей по оружию и чувство безграничного доверия друг к другу. Награжденные были очень этим горды. Я никогда не забуду блеска их глаз, так искренне смотревших на меня, и тепла их рукопожатий. Они мечтали об этом с самого начала: получить Железный крест. За несколько дней до этого я занял позицию у окна с «панцерфаустом». Мои ребята оттащили меня со словами: «Дайте нам заслужить Железный крест!»

Утром 2 мая мы были в здании Министерства авиации. На нашем участке фронта наступило затишье. Приблизились несколько машин с белыми флагами. В них были русские в сопровождении немецких офицеров. Советские солдаты, мужчины и женщины, подъехали к нам и предложили сдаться. Майор люфтваффе сказал мне: «Все кончено. Капитуляция подписана. Теперь остается только сдаваться». Мы с солдатами быстро приняли решение. Мы собрались отправиться к Рейхсканцелярии, где располагался КП нашей дивизии. Избегая встреч с русскими войсками, мы шли по тоннелям метро. У станции «Кайзерхоф» все стало ясно: улицы были заполнены непрерывно сигналившими русскими грузовиками. Рейхсканцелярия оставалась безмолвной.

Вскоре нас взяли в плен под мостом у Потсдамского вокзала в Берлине, где мы скрывались в ожидании темноты, чтобы уйти в Потсдам. Там мы надеялись присоединиться к армии Венка.

Плен! Казалось, мир рухнул. Конвоиры обходились с нами без лишней жестокости, но повсюду царил экстаз победы, который таил угрозу для побежденных. Один из моих унтер-офицеров был убит пулей в затылок, прежде чем конвоиры успели этому помешать.

Нас загнали к поврежденным Бранденбургским воротам, где мы стояли и смотрели с тяжелым сердцем на парад победителей — сотни и сотни танков, украшенных красными флагами. Мы были раздавлены. Это была полная катастрофа. Мы были стерты, низвергнуты в пучину ничтожества и непроглядный мрак.

Я помню все этапы плена: внутренний дворик тюрьмы Моабит… здания из красного кирпича… первую ночь в качестве пленного… время, проведенное на земле, сидя спиной к дереву. Здесь я узнал о смерти Гитлера и Геббельса. На следующий день меня перевели в Зименсштадт. Городок был покинут. Вся мебель была выброшена на улицу. Через несколько дней я прибыл в лагерь в Финов. 26 апреля я был ранен в ногу, и мне было тяжело ходить. Русские отправили меня в городскую больницу, где я на себе испытал легендарную заботу немецких больниц, которую (в моем случае) проявили ворчливая старшая медсестра и две молоденькие медсестры, Герда и Ирмела. Меня окружала атмосфера дружелюбия и человеческого тепла.

Когда русские переводили лагерь на восток, они решили не брать меня с собой, и я вернулся во Францию. «Вас постигнет кара, достойная предателей!» Такой плакат встретил меня на границе. Через год, когда мое дело рассматривалось в суде, прокурор задал вопрос: «Вы сожалеете о своем поступке?» Я ответил: «Как вы думаете, если бы война закончилась по-другому, я бы пожалел? Если бы я сейчас сказал, что сожалею, это были бы слова труса или лжеца». Присяжные, почти поголовно коммунисты, не держали на меня зла. Их вердикт: двадцать два года каторжных работ вместо смертной казни был знаком уважения, как позднее сказал мне адвокат.