Ирина Тананайко - На фига мне эти баксы!!

Однажды утром, подойдя к очередному провинциальному городку, Линка обнаружила что название ей почему-то знакомо. Порывшись в своей памяти, она спросила у первого встречного не где находится вокзал, а как пройти к кладбищу. На удивленный взгляд Бориса ответила:

— Друг молодости у меня здесь, зайти нужно.

— Вы же от меня всех своих знакомых и родственников прячете, чтобы мы с братвой их потом достать не могли? Или бояться перестали?

— Этого вы уже не достанете, его в 1983 году без вас достали.

Бандит был прав, когда говорил, что Линка прячет все свое окружение: все эти дни они проходили села, городки, станции, где жили близкие ей люди — родственники, одноклассники и однокурсники, вынужденные после развала Союза уехать с насиженных мест и перебраться в Россию. Со всеми ними Линка переписывалась и знала, что они пришли бы к ней на помощь, если б только она попросила. Но не желая подставлять ни в чем неповинных людей, она просто проходила мимо, здесь же был другой случай: в этом городке был похоронен один из Линкиных госпитальных друзей. Быть в городе и не зайти — значит, не быть Линкой.

Борис, привыкший за эти дни подчиняться, молча последовал за ней. На кладбище они разделились в разные стороны, пытаясь по дате смерти найти нужную могилу. Часа через три, Линка наткнулась на мраморное надгробие с большой цветной фотографией улыбающегося молодого человека:

— Ну, что, Виталик, здравствуй, вот и довелось встретиться, не так хотелось, не так мечталось. Думали, вернетесь вы из Афгана, соберемся все мы, ваши госпитальные сестренки, и пойдем в кабак, на все чеки закажем музыку и будем танцевать, пока ноги будут нас держать.

Говорила она, и слезы текли у нее по щекам, а Борис молча открыл бутылку водки и разливал в три стакана: ей, себе и ему. Не успели они поднести стаканы ко рту, как на них накинулась какая — то старушка:

— Мерзавцы, бомжи проклятые, места вам мало, что на могиле пить стали. Не для того мой сыночек жизнь отдал, чтоб всякая шваль над его могилой издевалась.

— Извините, вы мать Виталика?

— Я-то мать, а вы кто такие?

— Как бы вам объяснить: осенью 1981 года ваш сын заболел гепатитом и находился на излечении в Ташкентском госпитале, я в то время работала там медсестрой, мы очень дружили, а поэтому, попав сегодня в ваш город, я просто не могла не найти его могилу и отдать дружеский долг.

Женщина с недоверием слушавшая этот монолог, вдруг растеряла весь свой воинственный пыл, на лицо набежало множество морщинок, а из глаз потекли слезы. Она качнулась и, обмякнув, стала садиться на врытую рядом с могилой скамью:

— Вы — Алла?

— Нет, Алла — это его девушка была, а я всего лишь его друг, меня звать Линой.

— Господи, так что ж вы вот так на могиле, надо было ко мне зайти, я тут рядом живу. Вы уж извините, что я на вас напустилась, здесь столько бомжей бродит, я уж устала их гонять от своих родных, муж в тот же год за Виталиком ушел.

— Да, не волнуйтесь вы так, много лет прошло, я уже ваш адрес не помню. Просто с племянником, когда в городе проездом оказались, не смогли мимо пройти. На кладбище по дате смерти и фамилии могилу отыскали. Так что сейчас Виталика помянем и дальше пойдем.

— Нет, я вас так не отпущу, я одна живу, слово молвить не с кем. Дочка в деревне, одна с хозяйством мается, муж у нее алкаш, хорошо хоть дети подросли, помогают. Нет, она меня не забывает, денег и у нее нет, но продукты мне передает. На праздники приезжают. А здесь только соседи, тоже такие же старики, но вместе держимся, как-то скрипим по-маленьку. Да, еще крестница моя иногда забегает, она на рынке торгует, без выходных на хозяйку горбатится. Но когда свободная минутка у нее есть, она обязательно у меня появится, да не одна, а с каким-то подарочком. Любила Надюшка Виталика, так замуж и не вышла, я ей об Алле никогда не говорила.

— А друзья Виталькины?

— Те, которые в живых остались, либо спились, либо в бандиты подались. Но не мне их осуждать, жизнь у нас у всех такая, до себя времени нет, где уж старуху какую-то помнить.

Так за разговорами они подошли к хрущевским трущобам, где проживала солдатская мать. В перипетии времен, когда социалистический строй сменился вроде бы демократическим, коммунальная служба города, видимо, забыла об этих домах и сняла с учета. Дома были в таком кошмарном состоянии, что просто жуть: штукатурка отбита, стены настолько выщерблены, что, можно сказать, находились в аварийном состоянии. Когда же зашли в однокомнатную квартиру на первом этаже двухэтажного дома, наши нелегалы просто остолбенели. Борис, привыкший за 2 года бандитской жизни к роскоши, непроизвольно заматерился и никак не мог остановиться. Линка, наиболее закаленная сегодняшней жизнью, была просто поражена: такой вопиющей бедности не видела она давно. Видимо, после смерти своих близких женщина обменяла свою трехкомнатную квартиру на эту дыру, чтобы поставить мраморные надгробия, по этой же причине из квартиры исчезло все самое ценное, чтобы поддерживать могилы в хорошем состоянии. Старушка привыкла обходиться самым необходимым: стол, табуретки, расшатанный шкаф, продавленная софа, радиоточка и старенький холодильник «Ока» первого выпуска. Правда, все было будто вылизано, кругом идеальная чистота, а все стены — в фотографиях сына. С дрожью подошла Линка к этим дорогим материнскому сердцу реликвиям. С фотокарточек на нее смотрел Виталий: вот он, наряженный зайчиком на детсадовском утреннике, а здесь букет цветов скрывает гордого первоклассника, на этих школьных фотографиях видно, как он мужает от класса к классу, тут стиляга на выпускном балу, затем пошли солдатские снимки, среди которых нашла она госпитальные. И выплыло сразу в памяти здание ЛФК, переделанного под палаты для больных ребят из Афгана, всплыл тот зимний день, когда кто-то из них притащил в отделение фотоаппарат и повел всю компанию сниматься. Со слезами на глазах Линка всматривалась в толпу ребят на фоне заснеженных кустов и деревьев около фонтана, державших на своих плечах смеющуюся девушку в белом халате.