Валерий Шкода - Был у меня друг

Эти полные безысходности мысли, безжалостно терзавшие израненную душу, выдавили из груди Егора хриплое стенание. Голоса затихли, обозначив вопросительную паузу. Не открывая единственного уцелевшего глаз, он ждал развязки: «Если просто перережут горло, то это будет легкая смерть, могут выколоть глаза, как у Карпенко. … Одного уже и так нет.… Еще могут подвесить вниз головой, сделав надрез кожи вокруг шеи, как у парняги из автобата.… – Живший последние часы мозг судорожно прикидывал известные ему варианты пуштунских экзекуций. – В любом случае главное – побыстрее потерять сознание, а там пусть хоть на куски это тело режут, мне уже будет все равно».

Последняя мысль принесла облегчение всему существу этого так рано истерзанного жизнью парня. Несмотря на сильную волю, данную ему небом, и на полное отсутствие телесного страха, он просто смертельно устал, измаялся ждать все не приходящего конца этой так и не понятой жизни. Никак не мог он увидеть сути своего последнего эпизода, не дававшего ему спокойно уйти.

В этот момент Егору совершенно неожиданно вспомнились его детские полеты на Лысой сопке, когда невесомая душа, легко преодолевая барьеры тела, блаженно взмывала ввысь, оставляя земле все человеческое несовершенство. «Вот бы сейчас так же, как в детстве, взмахнуть в небо да там и остаться, а вы тут, господа душманы, делайте с моим измученным туловищем всё, что захотите, наслаждайтесь сладкой местью моим белым косточкам!»

В этот момент его хлопнули шершавой ладонью по щеке:

– Эй! Шурави! Открой глаз, я знаю, что ты меня слышишь, – на приличном русском языке сказал Егору один из голосов.

Приоткрыв немного веко, Егор увидел склонившуюся над ним голову моджахеда, обрамленную коричневой афганской шапкой. Это был молодой еще мужчина с коротко постриженной бородой и не лишенным интеллектуального отпечатка лицом, немного испорченным некрасивой глубокой вмятиной на лобной кости. Аккуратные очки делали его похожим на доброго афганского учителя курчавых малышей с агитационных плакатов. Его вид не внушал жестокой враждебности и неприязни, и даже наоборот, казалось, что это хороший товарищ склонился над Егором, желая выяснить: все ли у него в порядке. «Бред какой-то, – подумал Егор, – сейчас еще и улыбнется мне». И действительно, изобразив на тонких губах полумесяц, афганец мягким голосом поинтересовался:

– Ну, как ты себя чувствуешь, шурави? Нет ли каких-нибудь просьб или пожеланий? Например, вызвать представителей Красного Креста?

– Чувствую себя хреново, – прохрипел Егор, – дай мне воды.

– Хреново,… хреново,… – сморщил изуродованный лоб моджахед. – А! Вспомнил, хреново – это значит плохо. Так?

– Ты кто? – вопросом на вопрос ответил Егор.

– А ты не видишь, кто я? Я твой враг, твоя смерть, шурави.

– Ну, слава богу, а то я думал, вы меня лечить собираетесь, – издевательски ухмыльнулся «учителю» Егор.

Улыбка медленно сошла с лица сидевшего на корточках душмана. Не вставая, он развернулся в сторону стоявшего за его спиной пуштуна и резко что-то ему сказал. Тот молча достал из потертой кобуры огромный пистолет и протянул его сидевшему. «Неужели все так легко закончится?» – удивился Егор. «Учитель» щелкнул затвором и, быстро взяв правую руку Егора за запястье, поднял ее вверх и выстрелил ему прямо в кисть. Усиленный отражением глиняных стен выстрел резкой волной ударил по барабанным перепонкам. Раскаленный свинец огненной волной пронзил ладонь и мощно ударил в стену, осыпав изуродованное лицо лежавшего на земляном полу Егора колючими крошками. Все произошло так быстро, что его изможденное испытаниями сознание не сразу среагировало на этот выпад сидевшего над ним афганца.

Когда дикая боль кинжальным острием вспорола воспаленный мозг, Егор исступленно закричал, до боли зажмурив единственный глаз: «Боже, как больно!.. Господи!.. Мама…!»

– Теперь ты понял, что я не добрый дядя? – с силой бросив простреленную руку на землю, сказал «учитель». Взяв Егора за перекошенное болью лицо, он резко повернул его к себе: – Открой свой единственный глаз, русский шакал!

Тяжело и хрипло дыша, Егор открыл левый глаз, и против его воли из него потекли мутные слезы нечеловеческого страдания.

– Теперь слушай сюда, мальчик, – ледяным голосом произнес «учитель», поправив круглые очки; лицо его все так же было спокойно, только теперь от него веяло дикой ненавистью. – Ты убил семерых наших братьев, лучших из лучших воинов Аллаха. Они уже в раю, но душа их успокоится только тогда, когда ты умрешь страшной смертью – такой смертью, какой еще не видывали эти горы. Она уже ждет тебя, но самыми страшными для тебя будут последние минуты жизни, это я тебе обещаю. Готовься, ждать конца тебе осталось недолго.