Александр Андреев - Очень хочется жить. Повесть

- Старшина, спросите майора, какой он части - сказал я Свидлеру.

- Я офицер службы безопасности «СД», - четко отметил майор по-русски.

- Какие соединения прошли на этом участке на Смоленск? - спросил я. Полковник Казаринов уточнил вопрос:

- Южнее Смоленска.

- А еще точнее - на Москву? - спросил майор спокойно; он почтительно стоял перед полковником, - впрочем, и сесть-то не на что было. - Это наше главное направление. Оно обеспечено отборными войсками: дивизия «СС», десятая танковая дивизия, семнадцатая моторизованная и несколько пехотных дивизий. - Полковник Казаринов переглянулся со мной - майор не врал. - Ваши войска в районе Ельни оказали неожиданное упорство. Русский солдат поражает своей фанатичностью и ожесточением. Этот фактор не был предусмотрен германским командованием. И если так будет продолжаться и дальше, то нам придется несколько труднее, чем мы предполагали.

- Значит, бои идут в районе Ельни? - спросил я; мне важно было уточнить, далеко ли от нас линия фронта. - Давно там идут бои?

- Третью неделю, - ответил майор нехотя. - А вообще мы многое не предусмотрели, вступая в вашу страну. Например, коварства партизан.

Никита Добров, пройдя в избу, сел за спиной немцев на конец лавки, у порога. И когда наступила пауза, он заметил негромко:

- Вы говорили, майор, что ваша армия берет в окружение сотни тысяч наших бойцов. - Майор резко повернулся на голос, увидел Никиту и, всегда выдержанный и невозмутимый, в замешательстве отшатнулся от него. Никита, морщась от боли, встал. - Все эти люди, по-вашему, по-немецки, окружены. А разве они подавлены и покорились вам?

Майор все более изумлялся, глядя на Никиту. Он прошептал:

- Вы живы?..

- Жив. По счастливой случайности. - Перебинтованный, с завязанным глазом, Никита выглядел спокойным, мрачным и страшным. - Но даже если бы вы меня убили, я встал бы из могилы и на рукаве своего савана вешал бы вас, гадов! - Он опять устало сел на лавку.

Крупный нос майора покрылся крапинками пота. Но майор уже овладел собой и по-прежнему держался независимо.

Полковник откинулся на подушки, улыбаясь. Я взглянул на обер-лейтенанта Биндинга, - у него дрожали, подгибаясь, колени и вздрагивали белые рыхлые щеки.

- В селе Жеребцове вы расстреливали неповинных людей, расстреливали играючи, забавляясь, словно перед вами были не живые люди, а чучела… - Оня Свидлер сидел рядом со мной и переводил. - В том же селе вы вместе с вашими собутыльниками насильно напоили, а потом надругались над пятнадцатилетней девочкой Катей Белокрыльцевой…

У обер-лейтенанта Биндинга вдруг подломились ноги, он рухнул на колени, протянув руки, пополз к столу, - куда девалась чванливая гитлеровская спесь! Он от всего отпирался. Никита опять не удержался, медленно и угрожающе надвинулся на Биндинга.

- А меня ты узнаешь? В жмурки играл, подлюга!..

У Биндинга отвалилась челюсть; почти в мистическом ужасе он отползал от Никиты, бормоча невнятно и плаксиво:

- Это не я. Это не я… - Плечом ткнулся в бок майору.

Тот брезгливо ударил его перчаткой по лицу, проговорил по-немецки:

- Встань! Надо было лучше стрелять, болван!

Старшина Оня Свидлер, разбирая сумку Биндинга и просматривая документы, записи, нашел его незаконченное письмо к жене. Оня перевел мне его: «Дорогая жена! Вот уже неделя, как я в России. После Франции эта страна кажется пустынной и тихой. Здесь тебя охватывает невольное беспокойство: идешь, идешь, почти тысячу километров прошли, а стране все нет ни конца, ни края. Встречают нас здесь без цветов и без фанфар, - конечно, не понимают, что мы несем им более культурные формы жизни и правления. Но ничего, дорогая, они это скоро поймут и оценят… Обо мне не беспокойся, я человек веселый и общительный и в любой компании могу создать веселую атмосферу. Здесь хорошая, очень хорошая водка и много кур…»

Я взял у старшины письмо и сказал Биндингу:

- Встаньте. - Обер-лейтенант, заискивающе мигая, неуверенно поднялся. - Хотите дописать это письмо, господин Биндинг?

Губы обер-лейтенанта искривила недоуменная улыбка, он озадаченно хлопал белесыми ресницами. Старшина повторил ему мой вопрос.

- Да, если дозволите… Два слова…

- Садитесь, - сказал я.

Стоюнин пододвинул к столу табуретку. Полковник Казаринов, прикрыв глаза, улыбался. Биндинг несмело присел на краешек табуретки. Я положил перед ним недописанный листок.