Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

Грустная картина открылась мне, когда я вернулась в Белозерское. Старый Александровский парк, названный так в честь князя Александра Михайловича, который его устроил в начале девятнадцатого века, не просто одичал, он был варварски покалечен. Деревья поломаны, кусты и клумбы вытоптаны, беседки разрушены, каналы заполнены илом, смешанным с нечистотами. Ничего подобного не случилось бы, если бы усадьба по-прежнему принадлежала хозяевам. Сад был не просто заброшен — он умер, как княгиня Алина Николаевна, как ее сын. Словно почувствовал, что остался одинок и решил разделить трагическую участь с теми, кто его любил. Больно, страшно больно было смотреть на останки некогда пышно цветущих деревьев, которые торчали из земли словно кости мертвых из развороченных могил на кладбище.

Из всех прежних обитателей дома меня встретил лишь старый солдат, служивший денщиком еще у отца князя Григория, и его жена — ослепшая на один глаз старуха. Они старались но мере сил поддерживать в доме порядок в память о бывших господах. Помню, как не в силах сдержать отчаяния, я села на крыльцо и плакала, закрыв руками лицо. С тех пор только во сне мне виделось неистовое цветение вишен и яблонь вокруг белого дома с колоннами перед входом. Розовая россыпь махровых цветов жасмина. Я видела себя среди душистого буйства лета шестнадцатого, предреволюционного года, последнего, счастливого года в моей жизни. В длинном белом платье, с белокурой косой, закрепленной на затылке большим синим бантом, я бежала по жасминовой аллее к чайному китайскому домику, где обычно перед закатом собиралась вся семья. С семнадцатого года сад стоял покинутым и одиноким. Побитые морозами деревья были вырублены на дрова равнодушными гегемонами, из сформированных в Вологде отрядов местного реввоенсовета, сожжены спьяну, они погибли так же, как их прежние хозяева в страшном месиве Гражданской войны, были свалены в кучу и сброшены в овраг, без права переписки, — Катерина Алексеевна усмехнулась. — И только в памяти моей сохранились те прекрасные дни, когда поспевали в Белозерском смородина и крыжовник, когда на открытой к озеру веранде девицы варили из ягод варенье под внимательным присмотром княгини Алины Николаевны. Этим вареньем угощали потом всю зиму многочисленных гостей, приезжавших на четверги в дом к князьям Белозерским на Фонтанку, его, кстати, очень любил Феликс Юсупов.

Мысли Катерины Алексеевны снова вернулись к событиям Давно минувших дней. Конечно, мой отец постарался, чтобы я получила должное для девицы из дворянской семьи образование. Я говорила по-французски и по-немецки. Играла на фортепьяно, немного пела. Но для петербургских салонов всего этого было недостаточно, требовались еще кругозор, умение легко вести светскую беседу, куда большее изящество манер. Понимая, что ей предстоит устроить мне партию в столице, княгиня Алина Николаевна пригласила для меня репетиторов. Она не предполагала тогда, что отношение Грица к Маше переменится, и он предпочтет ей меня, но даже представляя мне тех, кто посещал ее дом и, возможно, мог составить мне счастье, подробно перечисляла все их регалии, как бы намекая: «Тебе придется вращаться в самых высоких кругах, девочка, так что готовься всерьез». Я была старательной ученицей, и сложись обстоятельства по-другому, не ударила бы в грязь лицом, обвенчавшись с Грицем. Но увы… Мои мечты, как мечты многих, составлявших близкий круг княгини Алины Николаевны, разбились, не осуществившись. Их образ жизни был разрушен, теперь он утерян безвозвратно, выкорчеван, как деревья в Александровском саду. И я думаю, что царство темной пролетарской «справедливости» теперь установилось надолго, увы, мы не увидим его конца.

При последних словах Белозерцевой Лиза вздрогнула и как-то инстинктивно обернулась к двери: не слышит ли кто. Но механик ушел, в комнате никого, кроме них двоих, не было.

— Не бойся, Антонов — не стукач, — перехватив ее взгляд, успокоила ее Белозерцева. — Хотя кому теперь можно верить? Себе самому и то — страшно. Но я не первый год держу его при себе, проверяла уж. Другой бы, показав мне фильм, который мы только что смотрели, — сразу бы донес Суэтину или кому-нибудь еще из чекистской братии, но Антонов — молчок. Боишься? — она наклонилась к Лизе, и поскольку та промолчала, потупив взор, сама ответила: — Боишься. И я боюсь, несмотря на все, что уже пережила. Все боятся. А надо пересилить это, только тогда хотя бы что-то переменится.