Лео Кесслер - Батальон «Вотан»

— Командир желает поблагодарить вас. — Затем, не делая паузы, он приказал: — Направо!

Как один они повернулись направо.

Фон Доденбург с восхищением уставился на них. Где еще в мире можно было найти таких бойцов — вчерашних юношей, уже ставших ветеранами, людей с неутолимым желанием бороться и победить?

— Вторая рота — шагом марш!

Во главе с Гейером и фон Доденбургом оставшиеся в живых двинулись вниз по холму в сторону деревни Канне, проследовав мимо грузовика, посланного из расположения 6-й армии специально для того, чтобы забрать их. Водитель грузовика поправил каску и удивленно покачал головой.

— Песню запевай! — закричал фон Доденбург, — раз-два! — И они взорвались песней, которая вскоре заставит дрожать от страха и ужасного предчувствия весь старый континент:

И они ушли.

Весь месяц май 1940 года пролетел как один удивительный прекрасный сон. Его нарушали лишь перевязки ран и болезненные обследования, выполняемые почтительными докторами, над которыми надзирала команда специалистов, присланных из берлинского госпиталя «Шаритэ» по личному приказу рейхсфюрера Генриха Гиммлера. Каждое утро газета СС «Черный корпус» выходила с огромными заголовками, набранными красным шрифтом, возвещая одну победу за другой. Фон Доденбургу, нетерпеливо ожидающему, когда заживут его раны, казалось, что яростный триумфальный рев фанфар по радио, объявляющих о все новых победах на Западе, никогда не прекратится. В последующие горькие годы он всегда вспоминал этот месяц как самый счастливый в своей жизни.

То было счастье, которым он наслаждался наравне с другими счастливчиками из второй роты, выжившими в боях. Спустя неделю после того, как их доставили в госпиталь кавалерийских войск в Гейдельберге, Стервятник поставил каждому из них шампанское. Это, должно быть, пробило большую брешь в его кошельке в тот месяц, но маленький командир роты настаивал на том, чтобы по-настоящему отпраздновать радостное событие — Гейеру было наконец присвоено звание штурмбаннфюрера, и он был назначен командиром штурмового батальона СС «Вотан».

Мясник не преминул воспользоваться представившейся возможностью поговорить тет-а-тет с новоиспеченным штурмбаннфюрером. Поначалу Стервятник горячо отрицал все предъявленные Метцгером обвинения, но когда Мясник показал ему фотографию, его худые плечи резко упали, и он, глядя на Метцгера, спросил, что он хочет за молчание.

— Мой прежний чин, господин офицер. И это — все.

— Вы понимаете, что вас будут ненавидеть больше всех в роте, возможно, даже во всем батальоне? Ведь выжившие знают о вас всё?

Мясник кивнул.

— Я знаю это, господин офицер. Но я хочу получить обратно мой чин.

Стервятник цинично улыбнулся.

— Конечно, я понимаю, как это важно для вас, — и вы получите его. Возможно, вам придется приехать и как-нибудь вечером навестить меня на квартире. — Он намеренно провел похожей на кошачью лапку рукой по большой, раскормленной лапе Мясника.

Мясник быстро вспыхнул и убрал руку. Циничная улыбка Гейера расплылась еще шире.

— Нам всем приходится платить за наше тщеславие и наши удовольствия, мой дорогой Метцгер. — Но за неподвижной маской его лица с бешеной скоростью работал холодный мозг. Метцгер был опасен для его карьеры. Ему нельзя было позволить пережить следующую кампанию. Тем или иным способом, но он должен добиться его гибели — и уничтожить ту проклятую глупую фотографию, где он изображен с Беппо, итальянским рыбаком, единственной настоящей любовью его жизни.

Шульце в больнице занимался более мирскими делами. Однажды фон Доденбург посетил его в его палате и заметил несколько карандашных отметок на стене над изголовьем кровати.

— Это счет, — бодро объяснил Шульце.

— Какой счет?

— Счет медсестер. Когда они приходят, чтобы перевязать мне рану, они не могут не видеть мою вторую сломанную руку и, будучи патриотически настроенными немецкими девочками, чувствуют, что должны принести свою жертву на алтарь патриотизма. Еще две, и я поимею их всех — кроме мужчины-санитара. — Шульце бросил хитрый взгляд. — Но он не в моем вкусе.