Владимир Баскаков - Танкисты [Повесть]

— Да, с горючим скверно, — сказал Рубинов, будто только это имело существенное значение из того, что услышал от Боева. — Редактор вон уехал вперед на мотоцикле, сам повез тираж. Мы с трудом нацедили ему канистру. А газету сегодня печатали вручную — все устали, спят. Пойду и я подремлю, а ты пиши. Много не надо, строк восемьдесят на первую полосу.

— Ладно.

Боев вытащил из планшета блокнот, пристроился на диване, сняв сапоги, и повесил портянки на чугунную решетку у камина. Поставил рядом керосиновую лампу с фарфоровым абажуром и привычно начал водить по бумаге огрызком мягкого карандаша.

Он скоро согрелся и даже вспотел. Резина горела в камине с каким-то промышленным гулом. Из камина валил жар и распространялся по всей комнате.

Корреспонденция получилась довольно стандартной, без затей: дороги, снег, танки, Одер, покрытый тонкой коркой льда, имена тех танкистов, которые первыми переправились на западный берег. И в заключение два слова, ставшие уже традиционными: «Наступление продолжается».

Стопочку исписанных листков он положил на круглый стол, а сам снова улегся на жесткий диван, сунув под голову шинель. Но, несмотря на усталость, заснуть не смог. В гостиной стало так душно, что потянуло на улицу. Решил прогуляться.

Выйдя на крыльцо, Боев закурил и тихонечко, чтобы не споткнуться, зашагал по узкому, уложенному каменными плитами тротуару. Куда он шел, и сам не знал. Просто ему нравилась эта тихая ночь, без выстрелов и даже без зарева на горизонте. Мокрый снег безмятежно хлюпал под подошвами сапог.

Совсем мирное село, только собаки почему-то не лают… А может, тут у немцев и нет этих собак? И вечерние петухи не кричат. Все живое затаилось.

Но вот он явственно услышал песню. Пели медленно, протяжно, в два голоса. И, кажется, по-русски, хотя слов Боев не улавливал. Пели женские голоса.

Капитан прибавил шагу, и слова песни стали доходить до него. Это была какая-то странная, очевидно старинная, песня: «Белые лебедушки по озеру плывут. Белые лебедушки по ровному плывут…»

Боев увидел желтые полосы огня, прыгающие вдоль стены, и в этих полосах фигурки девушек, сидевших на бревнах.

Песня внезапно оборвалась.

— Ой, девочки, кто-то идет…

— Не бойтесь, это я, — отозвался Боев.

— А кто вы такой?

— Свой, не бойтесь.

Боев подошел ближе. В отблеске огня полевой кухни перед ним были три девушки в шинелях и зимних шапках.

— Помешал я вам, — сказал Боев.

— Помешали, — подтвердила девушка, что сидела в середине.

— А если я с вами посижу, что будет?

— Да ничего не будет, сидите, — снова сказала та же.

Он присел на бревна, сваленные у стены не то дома, не то сарая. Девушка, что оказалась рядом с ним, встала, взяла из кладки мелко нарубленные полешки и бросила их в огонь.

— Мы пойдем, Галя, отдохнем, — сказала другая, сидевшая с противоположного края. — Потом тебя сменим.

— Идите, мне теперь не скучно будет с товарищем капитаном.

Две девушки фыркнули и ушли. Осталась та, которую звали Галя. Молча начала ворошить немецким штыком угли в печурке.

— Щи или каша? — полюбопытствовал Боев.

— Приходите попробовать наших щей.

— Ну что ж, и приду.

— Приходите. Вкусные — с мылом, с синькой.

Боев понял ее не сразу.

— Да мы, товарищ капитан, белье стираем. Это не кухня, а бак с бельем, — спокойно пояснила девушка.

— Банно-прачечный отряд?

— Отряд впереди, а нас здесь всего семь девушек, два шофера да старшина Горобец.

— Пели вы хорошо, — сказал Боев.

— Где там хорошо! Разучились. По привычке только поем. Землячки мы.

— Откуда?

— Вологодские. Из Кириллова.

— Кирилло-Белозерский монастырь?

— А вы откуда знаете?

— Знаю. Кружевницы, значит?

— Раз вологодские, так уж и кружевницы?!

— Песня ваша старинная, вроде узора.

— И верно, кружевницы мы, — просто сказала девушка, — и Наташа, и Надя, и я. Так вместе и на фронт пошли. От самой Калининщины с войсками.

— Не жалеете, что попали в прачки?

— Я здесь недавно. Нас сюда направили помогать. Только вот руки от воды пухнут, как будем коклюшки держать, не знаю. Да отойдут, я думаю.

— А вы бы попросились в телефонистки или обратно в санбат.

— А стирать кто будет? — строго спросила Галя. — Кто вам стирать будет?

— Я себе сам стираю.

— А раненым? — не сдавалась она, почему-то даже обидевшись.

Боев вынул пачку папирос, закурил.

Сидели молча. Огонь разгорался сильнее. Можно было лучше рассмотреть девушку. Она широколицая, с правильными чертами лица и большими глазами. Из-под шапки выбивались подстриженные русые волосы. Говорила несколько нараспев, забавно окая: