Яромир Йон - Вечера на соломенном тюфяке (с иллюстрациями)

Мы обвал разбираем, моргнуть не успели, а уж палатка стоит, флажок на ней с красным крестом, внутри койка под белыми одеялами, столик, уйма всякого добра — ребята работу побросали, чтоб поглазеть, до чего же все здорово в докторской палатке.

Докторова женка крутится, как белка в колесе, — все‑то она знает, что к чему, куда что поставить или там повесить, какой винтик куда завернуть.

Доктор кипятит свой инструмент — ножи, ножницы, щипцы и еще пилку.

От одного вида дурно делается.

Поэтому многие у доктора рюмочку коньяку клянчили.

Через час разгребли мы все до чистой земли.

А Франты нет нигде!

Несколько солдатиков взялись еще раз осматривать бревна, может, тело Франты снизу прилипло…

Один господин все кричал: «Пятна крови ищите!».

Под конец мы уж только пялились друг на друга, как бараны на новые ворота.

А потом нас, начальников, собралось порядочно, и отошли мы в сторонку, на пустырь — совет держать.

Офицер козырнул городскому голове, солдаты потопали восвояси.

Двое полицейских отправились к матери Франты с печальным известием, что тело его, несмотря на сверхчеловеческие усилия, так и не отыскалось.

Там они и находят этого самого Франту — сидит себе у мамы за столом, кофе пьет, булочками заедает.

Так что бы вы думали? Бездельник даже родной матери не признался, что с ним приключилось!

А мать, когда полицейские ей все рассказали, прямо затряслась вся — задним числом.

И давай своего оболтуса обнимать, по головке гладить да слезы лить!

Да и что говорить, матери — они все такие!

Тогда‑то дело и объяснилось.

Франта, как слетел с лесов, отряхнулся и давай бог ноги — со страху, что я ему всыплю по первое число.

Это, стало быть, вторая история.

Такие дела на стройках случаются, что рехнуться впору.

Строили мы дом, и надо было сливу срубить.

Спилили плотники верхушку. Ствол остался — три метра высоты, толщиной в руку.

В общем, ерундовое дело.

Подрубили у самой земли, а ствол наклонись да и тюкни по шапке Яна Штепанека из Востржешан, тот ложится на землю и сию же минуту умирает.

Мы даже инструмент у него из рук вынуть не могли.

Или вот: несут два парня бревно на плечах, один на правом, другой на левом, чтоб ловчее шагать. Сбрасывают бревно на сторону, и тому, кто бревно на другом‑то плече держал, надо было его через голову перенести.

А он задень себе легонько по уху, чего‑то там у него лопнуло, он ложится и помирает.

Ни с того ни с сего!

Да — еще о Штепанеке.

Помню, пробы на нем ставить было негде.

Раз послал я его с неким Бартой подштукатурить стенку на пятом, в одном доме на Высочанах.

Три дня проходит, а они в контору и носа не кажут. Чего там, думаю, застряли?

А у меня в ту пору нелады вышли с моей девушкой. И был я сам не свой.

Слышу, ребята говорят: «Еще три замеса, и шабаш».

Значит, понимаю, шесть часов скоро. И вспомнил я тут об этих парнях, о Штепанеке с Бартой, — чего они там, думаю, на этом пятом этаже три полных дня делали?

Влезаю на пятый.

А их уже нету. Гляжу — за три дня только и сделали, что штукатурки на стенку накидали на три шага в длину. Да еще остался кусок недоделанный — со школьную карту неделимого королевства Чешского.

Озлился я — нервный я тогда был по причине этой Маржены, схватил мастерок, гладилку, набросал, войлочной катушкой пригладил, руки носовым платочком обтер и пошел себе в трактир ужинать.

На другой день с утра ничего не говорю.

Перед самым обедом лезу опять наверх.

— Добрый день, пан десятник!

— Ну-с, что поделываете, ребята?

— Гляньте, пан десятник, мы как раз и закончили! Ну, черти!

И не так меня взбесило, что они там четыре дня лодырничали, курили да глотку прополаскивали, как то, что мою собственную работу за свою выдают!

То‑то они потом рты пораскрывали.

Вот вам и еще одна история.

Очень важно, чтоб пожарная стена была выведена как следует, на то и предписания есть, а в Почерницах, где мы механический цех строили, мы, конечно, спешили, тем более туда уже котлы Тишбейна вперли. У меня там на третьем один Полкрабек работал, золотые руки, хотя вообще‑то дрянь человек. Кладку он вел высоко, через руку, последний ряд выводил, а внизу ребята уже штукатурили.

Поглядел я, как идут работы, говорю: «Ладно, молодцы, только поживее поворачивайтесь», и пошел в контору, а то у меня сосиски остынут.

А в котельной, внизу, работал старый Пулпан, котельщик из Куклен, у него уже трое детей пристроены и внучат куча, славный такой дед, медлительный, лохматый черный — чисто зулус и кафр, да глух как пень, — они, котельщики, все глухие, неразговорчивые, им только до работы дело, а на остальное их и нету.