Йоханнес Зиммель - Пятый угол

Жак Бержье тоже поднял руку.

Поезд остановился. Бержье заспешил к вагону. Дальше события стали развиваться стремительно. Прежде чем успел сойти хотя бы один пассажир, к вагону из толпы с двух сторон приблизилось тридцать полицейских в штатском и подняли длинные канаты, лежавшие по обеим сторонам рельсов. Теперь уже без разрешения агентов нельзя было открыть ни одну дверь в поезде.

Комиссар уголовной полиции обратился к Бержье и арестовал белого как мел адвоката по настоятельному подозрению в контрабанде золота и валюты. Чемоданчик с семью золотыми слитками Бержье все еще держал в руке.

А тем временем два других агента ворвались в вагон с двух сторон и арестовали Поля де Лессепа в его купе.

В это же время трое служащих, одетых в полагающуюся им зеленую ливрею, шагали по коридору пятого этажа отеля «Бристоль». Два из них были похожи на членов банды Шанталь Тесье, третий — на Томаса Ливена. Форменная одежда сидела на них мешковато.

Служащий, похожий на Томаса Ливена, без труда открыл дверь нужного апартамента. С проворством, редким среди обслуги их ранга, господа вытащили три громадных кофра из спальни апартамента, дотащили их до лифта, предназначенного для персонала, спустились со своим грузом во двор, уложили взятое в багажник грузового автомобиля прачечной «Соломон» и без помех уехали. Конечно же, не в упомянутую прачечную, а к дому на улице Кавалера Роз…

Час спустя сияющий от радости Томас Ливен, на этот раз в своей обычной одежде, входил в квартиру Жака Кусто на бульваре Кордери. Кусто и Симеон ожидали его. Из папки милейшего господина Бержье Томас извлек те самые списки с подлинными именами и адресами доносчиков, коллаборационистов и душепродавцев. С видом триумфатора он потряс ими. Как ни странно, но Кусто и Симеон даже не шелохнулись. Томас обеспокоенно спросил:

— Что случилось? Вы захватили обоих?

Кусто кивнул:

— Они в полиции.

— А семь слитков?

— Тоже у нас.

— Тогда в чем дело?

— Но кроме этого, мы ни-че-го больше не имеем, мсье Юнебель, — медленно произнес Кусто. Он не сводил теперь взгляда с Томаса. И полковник Симеон как-то изучающее глядел на него.

— Что значит «больше ничего»? У де Лессепа при себе должно было быть целое состояние в золоте, валюте и прочих ценностях!

— Казалось, информация достоверная, не правда ли? — Кусто покусывал нижнюю губу.

— И у него ничего при себе не оказалось?

— Ни грамма золота, мсье Юнебель. Ни единого доллара, никаких драгоценностей. Странно, не правда ли?

— Но… но… он их спрятал! В вагоне или где-нибудь в поезде. Он мог быть в сговоре с железнодорожниками. Вы должны обыскать весь поезд! Всех пассажиров!

— Мы это сделали. Мы даже велели высыпать весь уголь из тендера. Пусто!

— Где сейчас поезд?

— Поехал дальше, не могли же мы задерживать его бесконечно.

Симеон и Кусто заметили, что Томас вдруг начал злобно посмеиваться, его голова раскачивалась, губы беззвучно шевелились. Если бы Симеон и Кусто умели читать по губам, то они поняли бы, что срывалось с его губ вместе с дыханием: «Ах, окаянная стерва!»

Симеон этого не понял. Он распрямился, расправил грудь и спросил — мрачно, иронично и угрожающе:

— Ну, Ливен, возможно, хоть какое-то предположение, где может находиться золото, у вас есть?

— Да, — медленно ответил Томас, — кое-какое предположение у меня есть.

Жгучий гнев переполнял Томаса Ливена, когда он 7 декабря 1940 года в сумерках, стиснув зубы, клонясь вперед и пробиваясь сквозь шквальный северо-восточный ветер, повернул на улицу Паради.

Нет, ну что за стерва эта Шанталь!

Нет, ну что, подонок этот Бастиан!

Буря усиливалась и свирепела. Она завывала и свистела, стонала и грохотала по улицам — самая подходящая погода для мрачного настроения Томаса Ливена.

Возле старой биржи возвышался грязный многоэтажный дом. В этом доме на втором этаже располагалось заведение, именуемое «У папы». Принадлежало оно некоему господину, чью фамилию не знал ни один человек, а весь город называл его Маслиной. Маслина был розов и толст, как свиньи, которых он подпольно забивал.

Помещения «У папы» тонули в густых клубах дыма, флюоресцирующе дрожал свет ламп. В этот ранний вечерний час посетители Маслины за аперитивом обсуждали свои дела в ожидании ужина из продуктов с черного рынка.

Когда Томас вошел, Маслина с сигаретой в углу рта стоял, прислонившись к мокрой стойке. Его маленькие глазки добродушно блеснули: