Йоханнес Зиммель - Пятый угол

Вечером 29 мая 1944 года Томас Ливен пришел к княгине Вере с букетом красных роз. За день до того странная аристократка опять позвонила ему и пригласила к себе. Томасу показалось, что выглядела она так волнующе, как никогда ранее. Вера сказала:

— Сегодня вечером я обещаю тебе быть послушной. Ни слова о Лакулайте!

В этот вечер Вера держала свое обещание довольно долго. И не ее вина, что пришлось его нарушить.

Они танцевали. Флиртовали. Слушали музыку. Время летело быстро. Потом целовались. Потом внезапно пали преграды, все получилось естественно и просто. У Томаса было чувство, что он давным-давно знает Веру… Внезапно зазвонил телефон.

— Не буду снимать трубку, — лениво сказала Вера, влюбленно глядя на Томаса и поглаживая его. Но телефон не умолкал. В конце концов Вера подняла трубку. Некоторое время она слушала, ее лицо постепенно бледнело, в глазах зажегся гнев. Она зашипела на Томаса:

— Скотина… проклятая скотина…

— Не надо так, дорогая! Не начинай все сначала, — попросил он. Внезапно Вера закричала в трубку:

— Я не могу больше… не могу больше слушать! — и, швырнув трубку на диван, вскочила, содрогаясь от ярости, и принялась осыпать Томаса грубой бранью. Некоторое время он слушал, затем поднес трубку к уху, в которой продолжал квакать чей-то возбужденный голос:

— Вера… Вера… Бог мой, послушайте же, Вера! Говорю вам, виноват Ливен! Мы ничего не могли сделать… Лакулайт будет доставлен в Берлин… В его фирме… на вилле… повсюду налоговые сыщики… Все опечатано…

— Доброй вам ночи, полковник Симеон, — с ухмылкой сказал Томас, узнав голос. Он положил трубку на рычаг и, усмехаясь, вновь опустился на тахту. И тут Вера неожиданно ударила его, затем еще раз, она буквально набросилась на него, началась потасовка. При этом она выкрикивала: «Негодяй! Подлая скотина!» Наконец он сумел удержать ее и потребовал более точной информации. И она, тяжело дыша, проинформировала:

— Я убираюсь отсюда, сегодня же ночью, ты меня больше никогда не увидишь!

— Если я тебя отпущу!

— Отпустишь. Знаю, что ты думаешь. Знаю твою подноготную. Поэтому я и в бешенстве, поэтому просто не могу понять!

— Чего именно?

— За что ты погубил Лакулайта?

— Отвратительный преступник, который к тому же еще тайно финансирует гестапо.

— Ну и что? Тебе-то какое дело? Все золото, вся валюта крупных нацистских бонз попали бы к нам в руки…

— К кому это — к нам?

— К британской секретной службе.

Он упал на подушки, хватая ртом воздух:

— Так ты работаешь на британскую секретную службу?

— О чем я тебе и толкую.

— Но… но при чем тут тогда Симеон?

— Он воображает, что я работаю на него… Таким и было мое задание: отвлечь французов, для того чтобы мы провернули это дело. И все удалось бы, если бы ты был с нами, идиот!

Его разобрал смех.

— Не смейся, негодяй!

Томас хохотал все сильнее. Он перевернулся на живот, потом опять на спину и снова на живот.

— Не смей ржать, черт побери, я убью тебя, подонок!

Томас корчился от смеха, он кашлял и стонал, никогда еще в жизни он не смеялся так, что едва не задохнулся. В один миг Вера набросилась на него. Драка началась по-новой. И тут опять дважды прозвонил телефон. Томас отпихнул Веру, выпрямился и взял трубку. Едва дыша, но все еще смеясь, он прокряхтел:

— Да, мсье полковник, что еще случилось?

— Что значит «еще»? — раздался голос полковника Верте. Томас моментально похолодел и спросил, заикаясь:

— Что… что случилось, господин полковник?

— Так и думал, что вы у княгини. Мы вас повсюду ищем.

— Ищете… меня… повсюду… — идиотски повторял Томас, в то время как Вера глядела на него открыв рот.

— Прибыл курьер. ГЕКАДОС. Завтра рано утром, Ливен, вы вылетаете в Берлин по делу Лакулайта. Вам необходимо обратиться — сейчас держитесь крепче — в Главное управление имперской безопасности.

— Импер… безопасности?

— Да. К 15 часам. Без опозданий. Лично к господину Генриху Гиммлеру.

Только архитектор с полнейшим отсутствием вкуса мог построить такое здание, подумал Томас Ливен при виде гигантского комплекса на Вильгельмштрассе, 102. Сквозь распахнутые мощные двойные ворота наш друг вступил в мрачный двор. Длинный, как верста, эсэсовец, с каменным лицом оглядевший сверху вниз изящного штатского молча указал на стеклянную перегородку, за которой несли службу трое его коллег. Томас Ливен вошел, приподнял шляпу:

— Зондерфюрер Ливен из парижского абвера. Меня вызвали в Главное управление имперской безопасности.