Мария Рольникайте - Без права на жизнь

Она поднялась с сундука, на онемевших ногах подошла к двери и спросила кто там.

— Я. Впусти.

— Юргис?! — Она отодвинула засов и приоткрыла дверь.

— Не зажигай свет. Никто с улицы не должен меня видеть. — Сам поспешно повернул ключ и задвинул засов.

— Что случилось?

— Я сбежал. Когда они пришли, я через окно выпрыгнул на крышу пристройки, а оттуда спустился по трубе.

Гражина ничего не понимала.

— Кто пришел?

— Да русские солдаты. Пришли, чтобы отправить нас в Сибирь. Но меня они не видели. Отец сунул голову в мою комнату и шепнул: «Беги, спасайся!» Я и выпрыгнул.

— А мать с отцом?

— Их увезли на грузовике. Не только их одних. В кузове сидели и другие люди. Я из окошка подвала видел.

— Подвала? — зачем-то переспросила она.

— Ну да. Я сорвал замок и спрятался в самом темном углу. Весь остаток ночи и еще день в нем просидел — не мог же я в таком виде выйти на улицу. Но и там было опасно — дворник мог заметить, что замок сорван.

Только теперь Гражина разглядела, что он в пижаме и ежится от холода. Быстро стащила с сундука покрывало.

— Укутайся. Сейчас напою горячим чаем. — И начала в темноте разжигать примус.

— И накорми. Я же целый день ничего не ел.

— Да, да, конечно. — Ей стало стыдно, что сама не догадалась.

Только доставая из шкафчика хлеб, масло и тарелку с оставшейся от поминок колбасой вспомнила о маме. Нет, нет, она не забыла! Приход Юргиса лишь на мгновенье отвлек ее мысли.

— Я останусь здесь. Возвращаться домой нельзя — они могут прийти за мной.

— Конечно, оставайся. Сейчас я тебе постелю. — И она поспешно вышла, чтобы не видеть, как он ест — жадно, почти не разжевывая. А ведь раньше, в те редкие случаи, когда он заходил к ним, мама не могла его уговорить даже присесть к столу.

Постелила ему на своем диване. Медленно взбивала подушку, старательно разглаживала складки на простыне. Нарочно тянула время, чтобы привыкнуть к мысли, что Юргис будет спать здесь, у нее. Сама она устроится на сундуке, приставив к нему табуретку.

Так и сделала. И вторую подушку под бок подложила, и в покрывало завернулась, а уснуть не могла — все повторялось.

…Проводив ксендза, входит в комнату и пугается тяжелой тишины. Не решается подойти к кровати. Только вспомнив, что умершим надо подвязать подбородок, приближается к маме.

…Вот она стоит возле гроба. Смотрит на восковое лицо матери, и ей кажется, что мать хочет разомкнуть губы и договорить то, что вчера не смогла.

…Гроб опускают в могилу. Засыпают землей. Мама осталась там, внизу…

Вдруг в комнате что-то скрипнуло. Это диван. Там Юргис. Ее охватила тревога: что с ним будет? Возвращаться домой ему нельзя — могут забрать.

А за что? За что забрали родителей? Женщины на работе говорили, что те, у кого национализировали дома или магазины, то есть богатые люди, ссылаются в Сибирь. Но ведь отец Юргиса не был богатым. Он был только бургомистром. Она его видела всего один раз, когда он приходил в гимназию на вручение аттестатов зрелости. Директор гимназии был очень доволен, что сам бургомистр их почтил своим присутствием, и Юргису вручили аттестат первому. А теперь этого статного, гордого человека и его жену увезли в кузове грузовика. Их сошлют в Сибирь.

Юргис не может вернуться домой… Мама осталась на кладбище…

Мысли начали путаться, и наконец ее сморил сон.

Проснулась оттого, что кто-то стоит над нею. Юргис! Уже утро. Он говорит, чтобы она до работы сходила к нему домой — может, мать догадалась незаметно сунуть ключ под коврик — и чтобы принесла его серый в клетку костюм, рубашку, носки и туфли.

Ключа под ковриком не оказалось. Но, если бы он и лежал там, войти в квартиру все равно нельзя было — дверь опечатана.

Услышав это, Юргис еще больше помрачнел. Гражина понимала, что ему неловко сидеть перед нею в пижаме, и достала из шкафа аккуратно зашитый

в простыню отцовский костюм. Но Юргис был недоволен:

— Зачем мне чужие обноски, когда дома висят четыре хороших костюма?

Гражина хотела возразить: не обноски, костюм почти новый, отец надевал его всего несколько раз, да подойдет ему, но промолчала, чтобы Юргис не раздражался. Ведь ему сейчас очень плохо.

Она чувствовала себя виноватой, что оставляет его. Даже объяснила, что торопится к своим сиротам — и так уже три дня после смерти матери в ее группе работала Марите.

Но и там, среди малышей, хоть и успела по ним соскучиться, не стало легче. Она их пеленала, кормила, играла с ними, но мыслями вновь и вновь возвращалась к одному и тому же: мама лежит в гробу со скрещенными на груди исхудавшими руками… Похоронщики заколачивают гроб… Опускают его в могилу…