Мария Рольникайте - Без права на жизнь

Может, Ципора не принесет ребенка. Ее могут не выпустить с рюкзаком из гетто. Или задержать по дороге.

Она перекрестилась.

— Прости, Господи! Я не желаю им зла.

Но было страшно. Очень страшно.

Проснулась от собственного крика. Вскочила на ноги. Удивилась, что рядом никого нет. Стала боязливо оглядываться, словно проверяя, где она. Протянула руку к маминой кровати. Коснулась тумбочки. Прислушалась к тиканью часов. Она дома, в своей комнате. А этот кошмар приснился. Только приснился.

Стоять босиком на ледяном полу было холодно. Она снова залезла под одеяло. И это сразу вернулось…

…Ципора с рюкзаком на спине идет по пустой улице. И не знает, что за нею, прячась в тени домов, крадется какое-то чертообразное чудовище, укутавшееся с головой в широкую мантию.

Ципора поднимается на крыльцо, осторожно снимает рюкзак и исчезает.

На крыльце никого нет. Только этот чернеющий на снегу рюкзак.

Она приоткрывает дверь, но кто-то больно хватает ее за руку.

— Вздумала жиденка пожалеть?

— Пустите! Дитя замерзнет!

— Жалко? Разве не знаешь, что мы с такими, как ты, делаем? — Он откинул закрывающий лицо капюшон. — Узнаешь?

— Казис?! — Вспомнился рассказ Ципоры о том, что видела, как он пригнал к тюрьме схваченных еврейских мужчин.

— Я! — Он больно толкнул ее прикладом. — Марш вниз! И это чертово отродье прихвати.

Она прижала рюкзак к себе и почувствовала, как малыш там, внутри, шевельнулся.

Казис гнал ее по какой-то темной незнакомой лестнице, она оказалась в залитом водой подвале. Там, прямо в воде, на своих чемоданах и тюках, между деревьями — она удивилась: откуда в подвале деревья — сидели люди с желтеющими на одежде звездами.

— Теперь ты такая же, как они. Бросай этого жиденка наземь и сядь на него.

Но она только крепче прижала малыша к груди.

Казис выхватил рюкзак, поднял его над головой и изо всех сил ударил им о дерево…

Она лежала с открытыми глазами, убеждала себя, что это был сон, страшный сон. Она дома. Вот мамина кровать, там стол, шкаф. Знакомо тикают часы. Чтобы успокоиться, принялась эти тиканья считать. Но тревога не проходила. Даже показалось, что часы вдруг заторопились. Неужели для того, чтобы скорее настало утро?

…Ципора принесет ребенка. А этот сон может быть вещий! Пусть не Казис, пусть кто-нибудь другой, много их, продавшихся немцам… Увидел, подлец, как Ципора, сорвав звезды, шагнула из колонны на тротуар, да еще с рюкзаком за спиной. Ведь никто из них не ходит на работу с рюкзаком. Это, наверно, запрещено. Нарочно не задержит ее сразу, чтобы узнать, к кому она идет. Увидев, что свою ношу она оставляет у двери приюта, конечно, догадается, что в рюкзаке. Затаится и будет ждать, кто выйдет за ребенком. И как только она приоткроет дверь…

Прервала себя. Не представлять себе этого! Думать о другом! У маленькой Стефуте вечером опять поднялась температура. Надо будет заварить травок.

Завернув за угол, Гражина остановилась — вдали, на крыльце, чернел большой сверток. Значит, Ципора ребенка все-таки принесла… Она хотела повернуть назад, убежать. Пусть Текле или Марите его обнаружат. Но они придут позже, это она сегодня такая ранняя. Медленно, нога за ногу, пошла, боясь приближаться к приюту. Вспомнила ночной сон. Резко оглянулась. Никого. До самого конца улицы никого нет. Все равно пошла еще медленнее. Только перед самым крыльцом, увидев, что темнеющий на нем бугорок уже запорошен снегом, побежала — ребенок может замерзнуть. Схватила его, прижала к себе, дернула дверь. Заперта. Ядвига с ночи еще не отпирала. Сунула руку в карман, где ключ. Но он зацепился за подкладку и никак не вылезал. Хоть бы ребенок не замерз, хоть бы был живой!

Наконец открыла дверь и юркнула со своей ношей в каморку. Хорошо, что Ядвига ее не видела, — после ночного дежурства она всегда сердитая. Да и без того всякий раз сыплет проклятия на головы матерей, которые оставляют своих малышей.

Дрожащими руками Гражина развязала узел на рюкзаке и достала из него укутанного в женскую кофту малыша. Стала прямо тут, на столике, распеленывать его. Под кофтой он был завернут в тоненькое одеяльце, а вместо пеленок — в линялые, когда-то цветастые мокрые тряпочки. Она их вытащила из-под хиленького, от холода еще и посиневшего тельца, накинула на него свой платок и стала под ним легонько растирать эти крохотные ножки, ручки. Личико согревала своим дыханием.

Малыш спал.

Что это? Ей показалось, что его дыхание слабеет. Побежала на кухню, налила в бутылочку теплой подслащенной водицы, насадила соску и, не ответив на Ядвигино «чего сегодня так рано?», вернулась в каморку, приложила бутылочку к его губкам, и он, не просыпаясь, засосал! Жадно, чуть не захлебываясь. Она смотрела на убывающую в бутылочке воду и не услышала, как вошла Марите.