Владимир Першанин - Не промахнись, снайпер!

— Здесь болит?

— Нет, все хорошо.

— А здесь?

— Тоже нет, — отвечал я.

— Не обманывай, Федор Николаевич. Здесь у тебя еще опухоль не спала. Если не болит, то плохо.

Я разглядел, что хоть женщина и старовата (лет тридцать, наверное), но довольно симпатичная. Решил, что врать напрасно не надо. Сообщил, где болит, а где нет.

— Ну и молодец, — улыбаясь, сказала врач. — Можно вставать и понемногу начинать ходить. По палате и в туалет.

— Спасибо.

— На здоровье. Через денек-другой мы твою рану немножко почистим.

Немножко почистим означало, по существу, еще одну, очень болезненную операцию. Но, пережив страх потерять по самый пах ногу, я принял сообщение бодро.

— Раз надо, то чистите.

— Только ногу ему не отрезайте, — заржал кто-то. — Очень он вас просил. Даже во сне.

Приходил политработник, в звании батальонного комиссара. Звание высокое, соответствует майору, но политинформацию вел очень примитивно. Читал отчеркнутые красным карандашом статьи в газетах. Если вести о наступлении и названия освобожденных городов слушали внимательно, то многочисленные заметки о сказочных подвигах бойцов вызывали лишь усмешки. А когда он заявил, что немцы в Сталинграде разгромлены, один из раненых язвительно заметил:

— Вы в этом уверены, товарищ батальонный комиссар?

— В газете черным по белому написано.

— Меня из Сталинграда три дня назад привезли. Бои не прекращаются, даже когда Манштейна отогнали.

— Я и говорю, отдельные очаги, — продолжал настаивать политработник.

— Какие очаги? У фрицев в руках почти весь город. Дерутся словно черти, хоть и в окружении.

— Ну, вот, черти они и есть черти, — не желая спорить с ранеными, свернул газеты батальонный комиссар. — Желаю всем скорого выздоровления, вас ждут боевые товарищи.

— А меня кто ждет? — отозвался другой раненый, неподалеку от меня, задрав одеяло и показывая культи ампутированных ниже коленного сустава ног.

— Семья, заслуженный отдых, уважение всех советских людей, — выдал готовый ответ комиссар.

Я не хочу изображать политработников в негативном свете. В полку у нас был неплохой замполит, в батальоне, правда, трусоватый, но вполне доброжелательный. Ни тот, ни другой, насколько я знаю, не цеплялись излишне к людям. Но у нас всех в палатке госпиталя вызвала неприязнь дежурная речь, которую отбарабанил комиссар, и особенно его внешний вид. Командирская суконная гимнастерка и галифе, начищенные юфтевые сапоги, медаль «За боевые заслуги» и распахнутая меховая безрукавка. Практически ни в одном кинофильме, хоть советских времен, хоть времен «демократии», не показывали, как выглядели мы, окопники сорок второго года.

В прожженных у костров или печки шинелях, вывалянных в грязи, которую невозможно отскоблить. Затертые штаны, обмотки, ботинки, затянутые проволокой или кусками расплетенного телефонного провода. Шнурки быстро сгнивали, поэтому выходили из положения, как могли. Чтобы спастись от холода, надевали по несколько пар белья и телогрейки. В куче одежки было трудно передвигаться, зато очень уютно чувствовали себя вши.

Новички от укусов вшей первое время не могли спать, затем привыкали. Кто выдумал сказку, что на войне не болели? С наступлением осени почти все ходили простуженные. Особенно часто случалось воспаление мочевого пузыря, когда каждые полчаса, а то и чаще нестерпимо накатывала потребность помочиться. Не всегда успевали расстегнуть пуговицы, все текло по ногам.

От расчесов (чертовы вши!) появлялись язвы, которые не заживали неделями. Когда встали в оборону на Дону, первое время больных отпускали на пару-тройку дней в лазарет. Поздней осенью командиры ополовиненных рот уже не имели возможности отпускать людей лечиться. В обороне зияли прорехи по сотне и больше метров. Спасибо, когда ребятам с высокой температурой давали просто отлежаться в землянке. Вместо них дежурили товарищи, вышагивая ночами по траншеям.

Была война, и жаловаться тут нечего. Принимали все как должное. Возвращаясь из засады, мы с Веней Малышко стягивали с передышками друг с друга мокрую одежду. Суставы после двенадцати часов «охоты» и неподвижной лежки на земле не гнулись. Нытье никем не приветствовалось, а лучшим сочувствием была кружка горячего чая (отвара из травы) и место у печки, которое освобождали на часок, чтобы мы прогрелись.

Я не рассказываю ничего нового. Просто с каких-то пор меня стало тошнить от вида бодрячков-героев, гуляющих из фильма в фильм («Под ливнем пуль», «На безымянной высоте» и т.д.) в новеньких сапогах, гимнастерках, с орденами-медалями и сказочными автоматами, в которых никогда не кончаются патроны. Ну а фрицы валятся, как снопы. Умудрились даже сделать боевик из трагической повести «Звезда» Эммануила Казакевича о разведчиках.