Игорь Шелест - Крылатые люди

Так в памяти и застряли эти слова. Приговор, разбивший на всю жизнь летную мечту…

Костя встряхнул головой. Но Борис упорно смотрел на него, уверенно так смотрел: мол, что ты, не дрейфь, все будет ладно!

— Знаешь, я подожду тебя, — сказал он Косте. — Ты взлетишь, тогда и я за тобой, идет?

После таких слов отступления для Кости не могло быть. Штурман открыл люк и спрыгнул на траву.

— Ну, где он? Пошли скорей! — крикнул механику деловито. А запустится? — Биплана среди перелесков видно пока не было.

— С первого оборота, товарищ командир, не сомневайтесь. Машина новенькая, с иголочки, зачем такую оставлять фрицу?!

Сердце Иконникова колотилось, как никогда еще, даже перед самым трудным боевым полетом. Он и слышал бегущего за ним механика и не хотел слышать его. Он совершенно точно улавливал в себе самый презренный страх и понимал: не будь тут Бориса, не скажи он так, после чего поступить иначе ему было уже невозможно, — он, конечно, ни за что бы не полетел.

"Зачем оставлять фрицу, оставлять фрицу?.." — передразнил про себя спутника. — Вот я сейчас твою "с иголочки" приложу на взлете! И оба мы, если соберем кости, угодим в лапы к этим самым фрицам! Тогда что ты, голубчик, запоешь?!"

Но вот и «кукурузник».

Мотор, на который у Кости была еще маленькая «надежда», и в самом деле запустился сразу же. Чихнул раз и затарахтел всеми пятью цилиндрами. "Теперь только вперед", — сказал себе Костя, будто намереваясь перейти по канату через пропасть.

Презренный страх улетучился в тот самый момент, когда он дал мотору полный газ. Попрыгав по неровностям почвы, У-2 — умник же! — спокойно оторвался и полетел низко, слегка покачиваясь, скорей оттого, что Костя ему чуточку мешал. Впереди на холме в сумерках раннего утра то и дело ярко вспыхивали орудийные выстрелы. Ступеньками, то слегка креня самолет, то тут же в недоверии его выравнивая, Костя мало-помалу развернул самолет к лесу и тогда увидел, как Борис Китновский стал разбегаться на их Ил-4.

Костя уже летел «стригущим» над макушками деревьев, когда Китновский на внешнем круге обогнал его и покачал крыльями: "Все хорошо, пошли, порядок!"

Через полтора часа Иконников благополучно, к своему немалому удивлению, посадил У-2 на аэродроме. Здесь собрались все прилетевшие их самолеты. Когда Константин, ощущая в себе нечто похожее на умопомрачение, выключил мотор, к нему на крыло вспрыгнул Китновский. На лице его светилась счастливейшая улыбка. А у Кости словно бы отнялись руки и ноги — он продолжал сидеть в кабине. Борису пришлось тряхнуть его раза три за плечи, чтоб снять окостенелость.

Когда они отошли в сторону покурить, Борис проговорил мечтательно:

— Эх, Костя, если б не война, отпраздновали бы мы сегодня с тобой в белом зале гранд-отеля твой первый самостоятельный вылет!

— Если б не война, Боренька, у меня никогда не было бы первого самостоятельного вылета. Вот посмотри… — Константин показал тихой улыбкой на скрюченные пальцы правой руки: от длительного напряжения они не разгибались.

3 ноября, под праздник 24-й годовщины Великой Октябрьской революции, немцы разбросали над Ленинградом листовки. В них было сказано примерно следующее:

"Готовьтесь! 5-го и 6 ноября мы будем вас бомбить.

В праздник же свой — 7-го и 8-го — найдется для вас дело: будете хоронить!"

В тот же день к летчикам 125-го бомбардировочного полка явилась делегация старых питерских рабочих. По их просьбе командир полка Владимир Александрович Сандалов собрал летный состав. И вот люди в ватных телогрейках, кожанках, в комбинезонах обступили седовласых ветеранов-кировцев.

Первым взял слово старый литейщик. Извлек из кармана скомканную бумажку и спросил:

— Товарищи красные летчики!.. Читали?..

Летчики сумрачно молчали, и было ясно, что содержание листовки всем известно.

— Неужто так будет? Я из числа тех, кто штурмовал Зимний. И вот теперь обращаюсь к вам: неужели зарвавшийся враг рода человеческого учинит такое злодеяние в нашем священном городе?.. Нет, товарищи, соберите все силы, используйте до предела технику, сделайте, наконец, невозможное, но сорвите чудовищное смертоубийство, затеваемое врагом в великий праздник! Обрушьте на вражеские аэродромы все ваши бомбы, чтоб от «юнкерсов» и «хейнкелей» клочья полетели! Защитите Ленинград, ленинградцев!

Потом вперед вышла пожилая работница. Пальтецо не скрывало ее худобы. А глаза, ввалившиеся, большие, серые, светились ясно, когда она вглядывалась в лица летчиков. И взгляд ее остановился на Владимире Ромашевском — ладном, могучем парне, с чубом непокорных светлых волос, выбивавшимся из-под фуражки. Он и впрямь мог представиться в эту минуту олицетворением мужества русского народа. И женщина шагнула к нему и дрожащими, трепетными руками протянула свои цветастые варежки.