Анатолий Сульянов - Расколотое небо

— Понял. Спасибо. У меня все.

— С тобой начальник политотдела хочет поговорить. Будь здоров. — Кремнев передал трубку полковнику Сосновцеву.

— Здравствуйте, Степан Тарасович, — сказал Сосновцев. — Я вот по какому вопросу. Политотдел готовит собрание партийного актива. Мы б хотели, чтобы от вашего полка выступили вы и командир лучшей эскадрильи Пургин.

— Пургин в краткосрочном отпуске.

— А кто за него?

— Капитан Васеев.

— Хороший командир. Вы и Васеев готовьтесь к выступлению. Договорились?

У Виктора Васильевича Сосновцева два года назад начало «зашкаливать» давление. С полетами пришлось расстаться. Отлучение от неба он переживал тяжело: отдал авиации тридцать лучших лет жизни: поди отрежь связывающую тебя с небом пуповину… Ночами мучила бессонница, днем от боли саднило затылок. Все это действовало на него угнетающе. Сосновцев стал раздражительным и легко возбуждался.

Кремнев, как мог, успокаивал начальника политотдела. Советовал заняться в свободные часы рыбалкой, теннисом. Он занялся и — увлекся, вечера напролет пропадал на озере или на корте. Сбросил в весе, стал подтянутым, чуть полноватое лицо порозовело, в карих глазах появился радостный блеск. Потом это увлечение снова сменилось глухой тоской. Сосновцев стал чаще выезжать в полки, молча наблюдал за предполетной, знакомой до боли в висках аэродромной суетой, присутствовал на указаниях командира летчикам перед началом полетов, потом уходил на СКП. Отсюда как на ладони было видно, как взлетали и садились летчики, слышны их доклады с воздуха. Своими наблюдениями Виктор Васильевич делился с Кремневым, рассказывал о них работникам политотдела, подробно разбирал итоги полетов с командирами и замполитами полков.

Иной раз он оставался на стоянке, беседовал с техниками и возвратившимися из полета летчиками, с секретарями партийных и комсомольских организаций. Он делал это и раньше, когда летал, но, случалось, в спешке, в непрерывном ожидании команды на взлет. Теперь спешить было некуда — ни готовиться к полетам, ни летать, — и Сосновцев не инструктировал и выслушивал доклады, а щедро делился опытом, рассказывал о воздушных боях в годы войны, размышлял вслух о нелегкой летной работе.

Летчик Сосновцев встретил войну возле Кобрина, на полевом аэродроме, куда накануне их эскадрилья перелетела из-под Минска, где оставил жену с грудной дочерью. Их дальнейшая судьба стала ему известна лишь три года спустя, во время Белорусской операции, когда в госпитале встретил однополчанина, авиационного техника, который и рассказал, как гитлеровцы под Борисовом разбомбили эшелон с семьями командиров. Слушал, мысленно представляя себе все, что рассказывал однополчанин. Взрывы бомб, рев самолетов, стук авиационных пушек, крики людей…

— Нет, браток, не могу я тебе рассказать всего, что видел. Сил нет. Видишь, поседел. В тот самый день… Когда ползли в лес и мертвых детей с собой тащили, а они — из пулеметов, из пулеметов… На бреющем. И детские пеленки видели, сволочи, и платки женщин. Все там полегли, почти никто не уцелел. Ты — летчик, у тебя больше возможности отомстить за всех женщин и детей полка — вот и мсти. Выпишешься из госпиталя — и мсти.

Не мог Сосновцев больше оставаться в госпитале, уговорил врачей выписать на фронт. Ожесточился до конца войны. Товарищи не узнавали его: стал молчаливым, замкнулся, смотрел исподлобья. На самые трудные задания напрашивался. Механик самолета инженеру полка жаловался: то на концах винта зазубрины, а то и вовсе лопасти загнуты от ударов…

Новой семьей Сосновцев так и не обзавелся. Гибель жены и дочки надломила в нем что-то, в каждой женщине он видел Ирину с развороченным осколком животом… Потом сестра с двумя детьми у него поселилась — муж погиб в геологоразведочной экспедиции на Севере. Так и жил, помогал племянниц растить да учить — одна врачом стала, другая учительницей в деревне. Летал. Учился в академии. Полеты и люди. Люди и полеты. Вот и вся беспокойная, полная тревог и забот жизнь комиссара…

…Горегляд долго дышал в трубку, недовольно сопел и наконец ответил Сосновцеву:

— Нам пока особенно и говорить-то не о чем, Виктор Васильевич. Испытание и переучивание идут трудно. Да и критикуют нас со всех сторон. Сегодня полковник Махов под орех разделал.

— Ничего, выдержите, народ вы крепкий. Так как насчет выступления?

— Прошу поручить это дело Северину и… — Горегляд на мгновение замолчал, вспомнил, как легко поддался Васеев на призыв Махова, — и кому-нибудь из командиров эскадрилий. Можно Васееву.