Теодор Вульфович - Ночь ночей. Легенда БЕНАПах

Общество содержит (деньгами и другой помощью) своих членов, выбывающих по ранению (или гибели), и их родственников (до получения денежного аттестата)…

Членами Общества могут быть как мужчины, так и женщины, но все принимаются по рекомендациям основоположников, простым голосованием. В порядке исключения могут быть приняты лица старшинского, сержантского и рядового состава…

БЕНАП, вверенный тебе подчиненный, — твоя надежда и залог всех твоих успехов. Оскорбление подчиненного — ПОЗОР (разбирается на сборе); рукоприкладство карается: «темная» и исключение…

Уважение женщин в среде БЕНАПов объявляется НЕПРЕЛОЖНЫМ, и нарушения наказываются особо строго — ЖЕНЩИНА НА ФРОНТЕ ВЫШЕ ЕЕ РЕПУТАЦИИ и личных оценочных суждений. Женщина при первом ругательстве штрафуется и исключается. Это единственная дискриминационная мера, потому что ОНА — наша Надежда и Спасение и мы не позволим рушить нашу ВЕРУ!..

A. Наше Общество создается главным образом для того, чтобы не дать войне довести нас до полного одурения и одичания. Наши сборы должны дать такую возможность.

Примечание: ругательством считается не только произнесенное слово, но и намек, хоть в одном слоге или букве; при непроизвольном повторе ругательства удваивается последняя цифра, а не исходная… ЛИДЕР не тот, кто ведет на смерть, а сам выживает, ЛИДЕР — тот, с кем больше всего шансов выполнить боевой приказ и остаться живым; БЕНАП — ЭТО НАДЕЖНОСТЬ.

«Один за всех, и все за одного!» — хорошо, но лучше, когда «ВСЕ ЗА ОДНОГО!» — и тогда уж обязательно — «ОДИН ЗА ВСЕХ!»

Б.БЕНАПы (их друзья, членкоры, гости) — личности неприкосновенные (гарантия полная)…

B. ТЕ, кто командует нами непосредственно, должны быть вне подозрений!.. Если нет, то стена — моральная смерть… В случае доноса — месть общая! (Отмена приговора только общим сбором…)

Д. Мы не судим — мы люди, берущие на себя только обязательства и ответственность.

Мы — племя, ценящее ВЕРНОСТЬ даже выше, чем ЛЮБОВЬ…

Е.Исключение из рядов БЕНАП — это наша высшая мера.

Мы — племя, ценящее ВЕРНОСТЬ даже выше, чем ЛЮБОВЬ…

Руки потянулись к кружкам, и все грохнули металлом. Пили самогон, с трудом добытый из каких-то дальних деревень. Романченко сначала крякнул, выпил и сразу выругался. Спохватился, но ему через стол уже протягивали записную книжку казначея с указанием штрафа номер один. Он увидел сумму, от ужаса выругался еще раз и в отчаянии, под общий хохот, повалился прямо на сидящих:

— Я влип на целый го-од! — застонал он. — Это же… У… Е… А-а, — ему заткнули рот.

Лысиков снова протянул ему свою записную книжку — очень осторожно, на всякий случай произнес:

— Вот здесь распишись, Петро… Только не торопись… И молча — штраф номер два.

Тут вторгся Кожин:

— Давай договоримся и внесем поправку: «Никаких долговых ям. Все в пределах одного месяца — проиграл всю зарплату — сиди тихо, думай… переживай».

— Своего выручает. Поздно. Предложение не было принято.

— Дайте наконец выпить пострадавшему, — вопил Романченко. — По-о-ги-ба-ю-ю-ю!.. Ну-у-у-у?!

Далее все сидели несколько сконфуженные, поглядывали друг на друга и затаенно молчали — боялись слово вымолвить, чтобы не вмазаться. Или ждали, кто следующий?..

Хотите верьте, хотите нет — верили, далеко не все, конечно, но были такие, что непреложно верили: «Вот закончится война, и все будет по-другому, по-новому!.. Мы всем этим недоноскам, негодяям, выродкам покажем!.. Только бы победить, только бы добраться до…»

А пока под присмотром спецслужб, под пристальным взором политорганов, стиснутые со всех сторон запретами, угрозами и дисциплинарными намордниками, эти удивительные «гончие псы разведки», со своими мотоциклами, бронемашинами, транспортерами и «валентайнами», учились создавать свои собственные, пусть небольшие, территории относительной свободы: в своем взводе, в одной землянке, в узком кругу офицеров (как правило, не старше капитанского звания). Такая землянка была убежищем, где можно было бы хоть на час стать самим собой…

Замечание Бориса о «неупоминании Верховного» было возвращением в постоянную, оскорбительную действительность, разрушением, вольным или невольным, маленького островка кажущейся независимости… Это был их подвиг, пожалуй, не меньший, чем любой, самый опасный боевой. Ведь даже одно НЕупоминание «о НЕМ» было уже крупным преступлением здесь, на фронте… А ведь как-никак здесь, в «хоромине», собирались лучшие, костяк батальона, да и гости у них бывали самые надежные.