Алесь Адамович - Сыновья уходят в бой

«Моряк» в очереди первый. Лег животом на толстую жердь, отгораживающую кухонное хозяйство, и ноет весело:

– Катенька, со дна пожиже зачерпни.

«Моряку» помогает старик Бобок, этого можешь и не кормить, дай только смачным разговором побаловаться.

– Хорошая у девочки ложечка. Вот бы «моряку» такую. В тарелку – стыдно, в рот – радостно.

Беловолосая Катя помешивает суп половником. Предупреждает:

– Отойди, Петенька, и забери своего деда. Ненароком ударю.

В стороне стоит мать Толи. Тарелка в руке, студит горячие щи ложкой. После недавнего случая, когда в соседнем отряде кто-то отравил шестерых партизан, она каждый день снимает пробу.

– Анна Михайловна, – стонет «моряк», – возьмите меня в помощники.

– К нам, картошку скрести, – говорит длиннолицая некрасивая Полипа, сердито отмахиваясь от дыма.

А беленькая Катя добавляет:

– Тебе, Петенька, ложка мышьяка за горчицу сойдет.

Стучат хлопцы котелками, шумят, можно подумать – такие уж голодные.

– Не поможет эта ваша самодеятельность, – гневается повар Максим.

Но хлопцам неловко стоять, дожидаться, смотреть, как женщина идет навстречу опасности впереди них.

Прошли положенные двадцать минут. Повар еще раз смотрит на Толину мать. Она улыбается. Улыбнувшись ей одной и тут же сделавшись еще серьезнее, Максим берется за черпак. Здорово у него получается: разгонит по кругу варево, так что со дна всплывут мясо и картошка, выверенным движением рыбака поднимет половник кверху – и вот в котелке у тебя все, что положено едоку. А на лице Максима непроницаемая холодность мастера, который не посчитается ни с чьими замечаниями. Мол, если кому не нравится, бери сам черпак, а у меня тоже есть винтовка.

Катя наделяет гречневой кашей. Обед сегодня из двух блюд. Но у «моряка» посуды не хватает. А советчиков много.

– В бескозырку ему.

– В карман.

Бобок и про кашу историю знает:

– Объелся каши цыган, спрашивает: «Это, батя, по всех странах каша есть? Бяда, пропал народ!»

– Набрался наш дед этих побасенок, как собака блох, – одобрительно замечает Носков.

С тремя котелками (и при каждом крышка для второго блюда) подошел молодой немец-шофер. Стал в хвосте очереди. Улыбается всем, но глаза беспокойные, уходящие. Неловко ему отчего-то. И всем тоже неловко. Неуверенные улыбки. Максим неласково окликнул немца:

– Давай сюда.

… Вышли из лагеря утром. Все четыре отряда сошлись на большаке – широкой, обсаженной березами дороге. «Ура» не кричали, наоборот, критически присматривались друг к другу: какие вы стали за это время, наши ближайшие товарищи и соседи, какое оружие у вас, что мы такое все вместе – бригада? А ничего – внушительно, сила! Каждый считает свой отряд, а точнее – свой взвод самым боевым («все дырки нами затыкают!»), но хлопцы с удовольствием отмечают, что ильюшенковцы все как на подбор («кадровики!»), а у митьковцев в каждом отделении автоматы.

К ночи пришли к холмам, черно-желтым от горелого леса. Жгли его весной, с самолетов. Все отряды бегали тушить пожары. Был лютый ветер. Пламя гремело, как поезд на мосту: огненный вал катился почти по вершинам.

Лента дороги вьется между холмов, наползающих на гаснущее вечернее небо. Желто-черный лес будто заколдованный. Кое-где сохранилась живая зелень, но она кажется чужой, из какого-то иного мира.

Когда совсем стемнело, приказали располагаться на отдых.

– Нашли, что похуже.

– До настоящего леса, знаешь, сколько топать. И не лес – болото.

– Спасибо.

Во рту, в горле горчит от сажи. Сосны над головой не шумят, а потрескивают в пустой тишине. Сквозь сетку обожженных сучьев чернеет небо, звезды – как улетающие искры. Одиноко и жалко попискивает заблудившаяся птица. Подумалось, что в таком лесу и живые существа должны быть какие-то особенные, незнакомые. Чужими, из другого мира кажутся тут голоса людей.

– Где вторая рота? Царский где?

– Слышишь, гогочет.

– Да это филин.

– Ложись, братцы, сухо, гладко. Дай плаща краешек.

– Ничего, не к теще идешь. Чернее – страшнее будешь.

Головченя уже похрапывает, положив голову на диск пулемета: подушка не подушка, но все же круглое. Кто-то грызет сухарь.

– Приятного аппетита, Носков.

– Спасибо, сам справлюсь.

Подошли какие-то люди, разговаривают вполголоса.

– … Засада… не за себя боюсь…

У Застенчикова слух, как у зайца, особенно если грозит что-то.

– Это Ильюшенко, – шепчет он, – хороший командир, о людях думает, не то что другие.