Алесь Адамович - Война под крышами

Нагнали двух, самых задних. Оба пожилые, грузные, оба в очках. За лесом постреливают. Пулемет протатакал. Ох как неуютно бауэрам среди мертвого леса! И их даже радует, что русские с лопатами идут рядом.

– Дрожат коленки? – спрашивает Толя, невинно улыбаясь.

Немцы не поняли, но дружно машут головами.

– Заткнись, – требует старший брат.

Обогнали стариков, поравнялись с новой парой немцев. Эти помоложе, смотрят подозрительно, держатся за автоматы.

Немцы все парами идут. А дальше впереди, по одному, – полицаи.

– Нажмем еще, – предлагает Толя, – может, и художник наш тут.

– А я все-таки не думал, что он всерьез, – говорит Казик.

– Пошли быстрее! – не терпится Толе.

– Иди, если тебе надо, – говорит Алексей.

– Ты только опять не покрасней, – советует Толя, а сам в сторонку, подальше от лопаты старшего брата. Верь им, этим старшим, огреет, и свезешь.

– Теперь жди, – говорит Казик, – пакости. Ходил, слушал. Права Анна Михайловна, да, да, Павел, осторожней следовало. Я не удивлюсь, если произойдет какая-то неожиданность.

Поравнялись с толстым полицаем, потным от ходьбы и страха. Круглое лицо – как у неумелого пловца, оказавшегося слишком далеко от берега.

– Кха! – кашлянул Толя, точно выстрелил. Толстяк вздрогнул.

Следующий – Пуговицын. Невольно заспешили, чтобы обогнать его.

– Смотрит, как присосался, – сообщил Толя, оглядываясь.

– Вот кого первого… – проговорил Павел.

– Эй, Разванюша, бобик! – Павел просто так и окликнул Разванюшу, который впереди вышагивает. Полицай оглянулся: усмешливая, с шутовскими усиками физиономия, да еще под шляпой.

– Кот в сапогах, – тихо отметил Толя.

– Поздно что-то, работнички, – заметил Разванюша. – А того узнаете?

И показал на Виктора, знакомо плотного, коренастого.

Алексей сразу отстал, зато Толя вперед вырвался.

– А, ты! – обрадовался Виктор.

– А если отвернуть это и дернуть? – спрашивает Толя, касаясь алюминиевого колпачка гранаты, которая за поясом у Виктора. Толю распирает от желания все и немедленно высказать этому бобику, отомстить и за предательства, и за прошлую дружбу.

– От нее только звук, – говорит Виктор, кажется, не замечая Толиного состояния. – Вот наша лимонка жахнет – дом разнесет! Даже такой, как комендатура.

Достал из кармана лимонку, тяжелую, рубчатую, держит в руке. А Толя все тянется к немецкой.

– А если так, на брюхе дернуть? – спрашивает Толя.

– Убери руку! – Виктор сразу погас, помрачнел. Оглянулся, увидел остальных знакомых. Вот Павел с ним поравнялся. Шагают рядом, чем-то похожие, одинаково упрямые.

– Привет! – беззаботно поздоровался Казик.

Виктор не услышал его.

Толя, ушедший вперед, остановился, смотрит: Павел, Казик, потом Виктор, а сзади, так и не решившийся посмотреть в глаза Виктору, тащится Алексей. Дальше виднеется шляпа Разванюши…

Молча свернули на полевую дорогу, оставив полицаев на шоссе. Улица деревушки – грязная, пустынная.

– Смотри – курица! – удивился Толя.

Выбежал на улицу босоногий пацан – хозяин, очень сердитый на вид, – стал загонять курицу.

– Где батька? – спросил Толя.

Пацан не ответил, убежал.

– Пойду позову Голуба, – говорит Толя.

– Начальство спит, а мы посидим. – Казик усаживается на бревно под деревом. – Спеши медленно, советовал мудрец. Особенно когда на немца работаешь.

– Опять Шмаус выполз комаров кормить.

– Сейчас закурим.

Кто-нибудь из ребят, кто помоложе, а потому понахальнее, поднимается с земли навстречу немцу в коротких кожаных штанах-трусиках. Ободренный сугубо штатским видом немецкого офицера, вступает в разговор. Произносит лишь бы что:

– Былындыры.

Мирный немец с отвислым носом и черносливовыми глазами грека внимательно вслушивается в незнакомую ему речь и как-то отзывается.

– Ва-ас? – требует пояснения длинноштанный сопляк у короткоштанного немца. Шмаус охотно поясняет. Мальчуган, выслушав его, предлагает с самым почтительным видом:

– Давай сошьем футбольный мяч из твоих штанишек. Фарен, тьфу, форштейн?

Шмаус отзывается, видимо, поверив в немецкую речь собеседника. И снова в ответ ему глубокомысленное и требовательное:

– Ва-ас? Ладно тебе, давай закурим.

Теперь уже Шмаус спрашивает:

– Вас?

– Сигаретен, ферштейн? Айн, цвай, драй. Вирбавенмоторен, вирбавентракторен…

И пацан получает сигарету, одну на всю компанию.

Шмауса в поселке знают. Никто никогда не видел, чтобы этот немец замахнулся или прикрикнул на пленного. Когда тащат воду, он слегка подталкивает телегу на подъемах. Воспринимается это как чудачество, не более: слишком ненавидят жители каждого немца, чтобы кто-либо из них мог завоевать симпатию так дешево. И все же Шмауса выделяют.