Николай Гревцов - Синие глаза (рассказы)

Солдат протянул Галине руку.

— Спасибо, молодка.

— Да что там. Свои ведь… Пойдешь прямо, спустишься к реке — сразу кладки увидишь. По ним и перейдешь на тот берег — и дальше лесом. А через мост нельзя: немцы там.

— Ясно… Кстати, опять запамятовал: как ваша-то деревенька называется?

— Вировкой всегда звали.

— От веры, значит. Теперь никогда не забуду. — Солдат пристально, запоминая, посмотрел в лицо женщины. Исхудавшее, серое, с заметно ввалившимися глазами, оно все равно было красивым. — Вот доконаем немца — непременно в гости приеду. Примешь?

— Приезжай. Даст бог, как говорят, муж вернется — оба рады будем.

— Приеду. — Солдат неизвестно зачем провел ладонью по заросшей русоватой щетиной щеке. — Непременно приеду… Вот так, черноока-черноброва. Цветы только не забудь, когда встречать будешь.

Всего несколько шагов — и фигура в солдатской шинели растворилась в тускло-белом молоке тумана. Галина поправила платок и медленно пошла домой.

А через два дня у колодца, где женщины обычно собирались не только, чтобы набрать воды, но и посудачить, услышала Галина последнюю новость: деревенские ребятишки, ходившие в лес за хворостом, наткнулись там на убитого красноармейца. Кто он, куда и откуда шел — никто, разумеется, не знает. Ребятишки сбегали в село, принесли лопаты и сами похоронили бойца на высоком берегу реки, под старым дубом.

В тот же день Галина разыскала сына своей золовки — Ваську: тот, конечно, не мог не быть в лесу и наверняка знал подробности. Но сколько Галина ни расспрашивала парнишку об убитом, тот так ничего определенного и не сказал.

— Как все наши… в шинели… в сапогах… Лицо все разбито, в крови: мать родная не узнала бы…

— Ну, а документы? В карманах что-нибудь было?

— Ничего не было. Должно быть, немцы забрали. Или сам уничтожил.

Васька хмурился, вертел головой, неуклюже переминался с ноги на ногу. Видно было, что не хочет вспоминать виденное, хотя и не может забыть его.

— Ну, ничего, гады. Вам тоже будет, погодите!.. — неожиданно закончил он свой сбивчивый рассказ и шмыгнул носом…

День был как и все предыдущие — сырой, пасмурный. Переброшенные через узкую, густо поросшую у берегов сухим камышом речушку, ветхие кладки жалобно скрипели, прогинаясь под ногами, а вода казалась густой и тяжелой.

Галина сразу нашла старый раскидистый дуб. Еще издали заметила у его могучего основания свежий холмик земли. Она подошла ближе, пальцами свободной руки ухватилась за влажный ствол молодого береста.

Кто он, этот неизвестный солдат, что зарыт в сырую, остропахнущую увядшей листвой и грибами землю? Не тот ли славный и улыбчивый парень, что переночевал у нее в хате и который так уверенно обещал приехать в гости, как только доконает немца? Или кто другой — мало ли их шло и идет туда, к фронту, — попавших в окружение, бежавших из плена? Молодой ли он или пожилой? И кто ждет его, выплакивая по ночам глаза: мать, жена, невеста?

А может быть, это возвращался Степан?

Никто этого не знает. И теперь никогда не узнает…

С жестких, покоробившихся листьев дуба, с его узловатых ветвей изредка срываются крупные капли и тяжело падают на рыхлую землю. Тихо шуршат кусты, скрипят стволы деревьев, и кажется: скорбно вздыхает оголенный осенью неприветливый лес. Печально смотрит на могилу неизвестного солдата женщина и озябшей рукой кладет на нее букетик бессмертников — иммортелей.

…Годы — как воды: они бегут и бегут. Но неизменно каждый год приходит весна, пенным кружевом цветения вновь окутываются сады, а луга и поляны заполняют рвущиеся к майскому солнцу цветы и травы. И тогда на скромном могильном холмике, что приютился у подножья старого дуба, на высоком берегу реки особенно много цветов. И в каждом из них живое тепло человеческого сердца, великая благодарность тому неизвестному солдату, который в годы лихолетья отдал свою жизнь, веруя в нашу Победу, непроходящая боль о тех, кто никогда не вернется.

Олег стоит перед витриной, залитой мертвенным светом люминесцентных ламп. Сверху доносится монотонное шипение красных неоновых букв. Оказывается, они имеют свой голос. Только услышать его можно, когда город начинает дремать на голосистых улицах становится по-деревенски тихо.

В центре витрины бутафорная патефонная пластинка. Она во много раз больше обычной. На выкрашенном в черный цвет диске танцующая пара, вырезанная из толстой фанеры: девушка — в белом бальном платье с широкой, вздувшейся парусом, юбкой, — ее вылощенный партнер — в черном вечернем костюме.