Питер Устинов - Побежденный

Совесть вновь заставила его бросить свое дело, и он ненадолго ушел в таинственный мир фотографии. Там успех его оказался еще более блестящим, поскольку он в ней почти ничего не смыслил и потому стал одним из пионеров школы расплывчатости, обычно ее приписывали мягкому освещению, но в случае с Валь ди Саратом расплывчатость была следствием серии элементарных и непростительных ошибок. Множество старых дам получили свои портреты, сделанные с уничтожавшей следы времени нечеткостью.

Хотя изображения неизменно походили на размоченные в молоке булочки, дамы были очень довольны и распространили убеждение, что этот человек возвел фотографию на уровень искусства.

Для спасения от своей сокрушающей душу удачливости Валь ди Сарат решил уехать на Восток, обитель покоя и глубоких размышлений. Однако вместо цивилизации нефрита, гонгов и таинственной мудрости нашел там войну и западное влияние, атмосферу дрянного приключенческого фильма. Став виновником беременности одной чувствительной белоэмигрантки, он бегло проштудировал медицину и вскоре стал, хоть и неофициально, специалистом по контролю за рождаемостью и его неожиданным побочным продуктам. Об этом периоде своей жизни он предпочитал умалчивать. То было время непрерывной уступки искушениям, присущим его натуре. Он причинил много несчастий своими случайными любовными связями, напивался в поисках недолгого забвения, делал все, что только можно ожидать от жалующегося на судьбу красивого, беспокойного мужчины, знающего, как возбудить женский интерес. Возможно, пришло теперь ему в голову, он был тогда просто-напросто микрокосмом некоего мира, охваченного гнусным недугом, частицей той болезни, которой скоро предстояло вспыхнуть страданиями и горячкой войны. Нет, никакого сомнения в пользу ответной стороны он не заслуживал. Люди не живут сами по себе. Они живут в контакте с другими людьми. В контакте с шанхайскими иностранцами он жил негодяем.

Весть о войне он воспринял с облегчением и уехал, чтобы действовать, как подобает патриоту. Теперь он герой. Над ландшафтом сгущались сумерки, и Валь ди Сарат включил фары машины. Стрелка освещенного спидометра приближалась к цифре 120. Чего ради он так быстро гонит?

Он участвует в преследовании, вроде тех, какие видел в кино. Скоро будет во Флоренции, там не исключены острые положения, даже стрельба. Валь ди Сарат провел рукой по лежавшему сбоку портфелю. Ощутил выпуклость, образованную маленьким вороненым пистолетом «беретта». Обычно он возил с собой только зубную щетку, пижаму и фуражку Винтершильда, своего рода талисман. Попытался припомнить, что натворил этот чертов немец. Уничтожил деревню, прошел по ней с автоматом у бедра, поливая пулями все, что двигалось, затем поджег церковь. Ужас, равнодушно сказал себе Валь ди Сарат. Это было Давно. Не так уж и давно, собственно говоря, но представлялось эпизодом из сновидения, из предшествующего существования, может быть, вычитанным в какой-то книге. Ясно не вспоминалось ничего. Может, следовало вести дневник, заносить туда впечатления. Но сохранили бы они свою свежесть?

Валь ди Сарат ненадолго об этом задумался, а потом его вдруг поразила неожиданная мысль, что ему все равно. Раньше он никогда не признавался себе в этом и теперь, как ни потрясающе это было, ощутил громадное облегчение. Предстояло заставить себя увлечься преследованием, как уже заставлял себя сосредоточиться на открытии памятника. Во время церемонии сильнейшее впечатление на него произвела не торжественность события, а вопиюще парадоксальная атмосфера смеси яркого фарса и мрачной, подобающей случаю трагичности. Люди — дураки и никогда не поумнеют. Как они вытягивали лица, решив, что настал миг, требующий серьезности. Точно так же они вытягивают их, увидя себя мельком в зеркале, выражение мужественности, врожденной честности, добродетельности выражало тщеславие, с каким люди любуются собой после посещения парикмахерской. Притом они нацепили всевозможные украшения, дабы обозначить свое место на лестнице успеха, звездочки на фуражки, взрывающиеся гранаты, скрещенные мечи, составленные в козлы винтовки, желуди, лавры, целые бельевые веревки медалей на грудь, сплетения галунов. Подобно африканским племенным вождям корчили из себя непростых смертных, напускали на себя все величие, какое только могли.

Повидав столько за свою бурную жизнь, Валь ди Сарат не мог взирать на все с иронией и теперь начинал видеть опасность постоянного осуждения других; в конце концов, рисовка вокруг статуи была вынужденной, как и его кружившая голову перестрелка в оливковой роще. Бонелли в Чикаго был раскованным человеком, делавшим карьеру на избранном поприще, его наманикюренные ногти, коричневые с белым туфли для гольфа, надушенные подмышки служили таким же знаком его места в жизни, как галуны у военных. Способности Бонелли стимулировало его невысокое мнение о человеческой природе. Этот взгляд его Валь ди Сарат разделял в юности, что делало связь с гангстером приятной и выгодной. Его карьера художника и фотографа строилась на фундаменте человеческой доверчивости, и он выбрал дорогу сквозь джунгли удачнее, чем Бонелли, поскольку, хотя публика иногда не замечает художников, соперники убивают их редко. Валь ди Сарат гордился своим умом, но теперь эта гордость начала увядать. Неужели глупые существуют на свете только для того, чтобы их обманывали изобретательные?