Овидий Горчаков - Лебединая песня

— И не думай, Анька! Смотри у меня!…

В двадцатых числах января в Сещу пришло официальное, напечатанное на машинке письмо: Аню вызывали в Рославль для получения награды и оформления документов. Она поехала в город на попутной полуторке. В городском военкомате ее снова встретил майор Стручков. Беседа была долгой…

Потом Аня побывала на Вознесенском кладбище, где среди 137 тысяч расстрелянных и повешенных покоились многие сещинские и дубровские подпольщики; постояла у полусожженной тюрьмы, в которой четыре месяца назад фашисты пытали и мучили ее друга — польского героя Яна Маньковского и еще семьсот арестованных. Постояла и пошла медленно-медленно. На ресницах замерзали слезы…

И все же в Сещу она вернулась, пряча радостный блеск в глазах. И не награда радовала ее.

Крепко обняв мать, она тихо сказала заранее обдуманные слова:

— Мамочка! Ты уже совсем поправилась, Танюше шестнадцать — во всем тебе помощница, крыша над головой имеется, отец скоро вернется, а я вам деньги по аттестату буду присылать!… Я ухожу в армию. Надо помогать нашим, чтобы немцы не вернулись.

Над головой хрипел репродуктор с продавленной черной тарелкой. Левитан читал по радио сообщение Совинформбюро о прорыве кольца немецкой блокады южнее Ленинграда… Мать тихо вытерла слезы, плечи ее тряслись.

Аня считала дни до своего отъезда. По ее рекомендации майор Стручков вызвал с ней в Смоленск и Люсю Сенчилину. Аня, Паша, Люся — эти сещинские девчата должны были полетать в тыл врага!

Восьмого февраля 1944 года Аня и Люся простились со всеми, кого они близко знали в Сеще. В последний раз прошлись девчата по еще покрытым снегом улицам, постояли в Первомайском переулке у сожженного дома, где в мае сорок второго Аня и ее подруги танцевали с поляками, а потом составляли план авиабазы… Над пепелищем пролетел поднявшийся с Сещинского аэродрома бомбардировщик с красными звездами.

Стоя в тамбуре рабочего поезда, ухватившись за ледяные поручни, они долго махали провожавшим их родным — Люсиной маме, матери и сестренкам Ани, шестнадцатилетней Тане, четырнадцатилетней Маше, девятилетней Тасе. Сверкал морозный солнечный день. Ветер развевал темно-русые Анины волосы. Глаза девчат сияли…

Поместили Аню в уютной пятистенке в уже знакомой девушкам слободе, под Смоленском, — в самом городе немногие уцелевшие дома были полностью забиты военными. Каждую неделю к домику на 4-й Северной улице подкатывал «студер», и богатырского вида, краснолицый с мороза лейтенант-снабженец в белом нагольном полушубке и огромных валенках с таинственным видом вносил в комнатку девушек сухой паек по первой норме — формовой хлеб, сахар-рафинад, крупу, толстенный брус сала с фиолетовыми печатями на розоватой кожице, легкий табак «Слава». Табак Аня отдавала лейтенанту, и тот, бодро подмигнув ей, с тем же таинственным видом ехал на своем «студере» дальше.

Рядовых Красной Армии Анну Морозову и Людмилу Сенчилину определили в разведывательную часть при штабе Западного фронта. Бывшая подпольщица, связная партизанской бригады, разведчица 10-й армии Аня Морозова и ее подруга Люся попали в часть, прославленную такими героями, как Леля Колесова и Зоя Космодемьянская, Константин Заслонов и восемь москвичей-комсомольцев, повешенных в Волоколамске.

Пока комплектовались курсы радистов, Аня и Люся читали разведывательную литературу, штудировали теорию того самого искусства разведки, которое они два года постигали на практике. Пожалуй, больше всего им дало живое общение с бывалыми разведчиками, отдыхавшими под Смоленском перед новыми заданиями. К вылету в тыл врага готовились лучшие из лучших, самые опытные и отважные подпольщики и партизанские разведчики, отобранные из числа бойцов невидимого фронта на земле, освобожденной войсками Западного фронта. Этих людей Аня и Люся не знали по их настоящим именам, так же как никто не знал подлинных имен Ани и Люси…

— Какая жалость! — сказала Люся как-то вечером, прихорашиваясь перед зеркалом. — В гражданское одели нас. Недоело мне это коричневое платье, белый воротничок. Как монашки! А представляешь, дали бы нам военную форму, мы бы с тобой сфотографировались и карточки в Сещу послали — все бы наши так и ахнули!

Занятия на курсах радистов начались, когда в палисадниках смолисто запахли набухшие почки берез и зазвенела в гулкой голубизне звонкая мартовская капель, когда радио сообщило об освобождении советскими войсками украинского города Проскурова.