Лео Кесслер - Прорыв из Сталинграда

— Но почему? — прямо спросила она его. — Я же ваш противник.

Куно задумался и затем сказал:

— Когда-то вы действительно были им…

Он поглядел на ее прекрасное лицо так, словно видел его в первый раз.

— А теперь?

Эсэсовец пожал плечами.

— Я не знаю… Я вижу только, что вы — женщина, прекрасная женщина, — неловко пробормотал он.

В ее пронзительных зеленых глазах неожиданно показались слезы.

— Тебе не следует так разговаривать со мной, — произнесла она странно изменившимся голосом.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Неужели вы подумали, что я…

— Прошу тебя, замолчи! — Она торопливо смахнула слезы с глаз. — Ты заставляешь меня думать о том, что существует какая-то другая жизнь помимо этой. Жизнь, которая не состоит из одной только войны.

Вдруг она вскочила на ноги и бросилась в его объятия.

— Все что угодно, — горячо прошептала она, прижимаясь к нему всем телом. — Возьми все что угодно, Куно… Все это принадлежит тебе.

Его ладони прикоснулись к ее грудям, таким восхитительно крепким и упругим под толстой тканью ее гимнастерки. Женщина тяжело задышала, и фон Доденбург почувствовал, как стремительно наливаются и набухают ее соски.

Молодой офицер замер. То, что он делал сейчас, было безумно, немыслимо. Он отлично знал это. Но какая, к черту, разница? Он мог погибнуть завтра — в то время, когда они пойдут к реке. Куно уже много лет жил ненормальной жизнью, отказывая себе во всем…

Рука Кировой коснулась его колена. Затем она медленно поползла вверх по его бедру. Сердце Куно отчаянно забилось, и вдруг он ощутил, что ему не хватает дыхания. Она просунула свою руку между его ног. В мгновение ока член Куно набух и затвердел. Елена принялась расстегивать его брюки. Он оттолкнул ее руку и сделал это сам. Она сжала его затвердевший член обеими руками — так, словно это был какой-то необычайно ценный предмет, — затем медленно наклонилась и обхватила головку своими влажными губами. Фон Доденбург вздрогнул всем телом от небывалого наслаждения…

Они лежали на каменной полке русской печи, обнаженные, укрытые одним одеялом. Их тела были мокры от пота. Любовники крепко сжимали друг друга в объятиях. Было слышно лишь, как топают за стенами избы часовые и завывает холодный ветер.

— Но зачем? — спросила женщина Куно некоторое время спустя.

— Зачем… что? — ответил он, лаская ее прекрасную грудь.

— Зачем продолжать сражаться?

— Мне просто не осталось ничего другого.

Елена медленно поднялась с полки. Ее длинные светлые волосы были смяты и перепутаны после нескольких часов страстных объятий. Она посмотрела на него с таким выражением, с каким смотрит мать на своего любимого ребенка.

— Но в этой войне твоей стране надеяться просто не на что, — сказала она. — Против вас объединилась добрая половина мира. Америка, Британская империя, Советский Союз…

Куно лизнул ее левый сосок, и она вздрогнула от удовольствия. Затем немец произнес:

— Может быть, ты и права. Но у нас, эсэсовцев, нет никакого иного выбора. Если мы не будем сражаться, то погибнем. И только когда мы сражаемся, у нас существует шанс выжить.

Полковник Кирова мягко рассмеялась.

— Ты говоришь так же, как и мы, русские, которые по своей природе фаталисты. «Всё или ничего», — говорят они, и всё тут…

Теперь в ответ на ее слова рассмеялся уже сам фон Доденбург.

Они замолчали. Молчание, казалось, длилось очень долго. Затем женщина медленно стянула одеяло с сильного мускулистого тела фон Доденбурга.

— Хочешь, чтобы я тебя возбудила? — спросила она. — Это будет в последний раз…

Его руки жадно потянулись вверх, к ее соскам, и он не увидел слез, внезапно блеснувших в ее глазах.

Прижавшаяся снаружи к стене избы «фронтовая подстилка» дрожала от холода, но все равно не могла заставить себя оторваться от того, что виднелось сквозь узенькую щелочку в грубо сколоченной деревянной двери избы. Она видела, как русская оседлала фон Доденбурга, запрокинув голову в экстазе. До нее доносились бессвязные звуки, которые вырывались из широко распахнутого рта женщины, пока та поднимала и опускала свое тело на чреслах мужчины.

Это зрелище одновременно и отталкивало и возбуждало немецкую связистку. Тела этих двоих лоснились от пота; их тени, сильно увеличенные колеблющимся пламенем единственной свечи, дрожали и скользили по стене избы в древнем диком танце страсти. Несмотря на холод, «фронтовая подстилка» почувствовала, что ее бросило в жар. Как только мог позволить немецкий офицер, представитель высшей расы, сотворять с собой нечто подобное этой представительнице недочеловеков, которыми являлись славяне? Это было даже хуже, чем то, что случилось с ней самой, когда ее изнасиловали казаки. Ей придется сообщить о недостойном поведении фон Доденбурга. В конце концов, это являлось преступлением согласно законам германского Рейха, не так ли?