Андрей Семёнов - Пятая рота

Стоит ли говорить о наглаженности хэбэ и стрелках на брюках?

Стоит ли говорить о том, что старшина давал команду «согнуть ноги в локтевом суставе» и внимательно смотрел: у всех ли прибиты подковки на каблуке?

Образцовый воин с мужественным лицом, охранявший покой советских граждан на плакатах ГлавПУРа — разгильдяй и замухрышка рядом с любым курсантом второй роты доблестной учебки связи доблестного же Первого городка Ашхабада.

Коварство заключалось в том, что сразу же за утренним осмотром командовалось построение на завтрак и тот, кто не успел занять свое место в строю, оставался без оного. В столовую по-одиночке не пускали: только в составе подразделения, пришедшего строем и с песней. Курсанты, отправленные устранять недостатки в одежде, на утренний развод становились в до блеска начищенных сапогах, наглаженные, с ярко горящими бляхами, в едва не накрахмаленных подворотничках, но… голодные.

Вот так, ненавязчиво, но на всю оставшуюся жизнь, нам прививалась любовь к аккуратности в одежде и обуви. Представьте себе: нас даже не били! Курсант — он же себе не принадлежит. Он принадлежит своей части, округу, Министерству Обороны, Правительству СССР, всему советскому народу в конечном счете. А у какого негодяя-офицера, у какого подлеца-прапорщика поднимется рука на народное достояние в курсантских погонах?

Нет таких!

Может и есть где-то, врать не буду. Но я, лично, не встречал. Нас не били — нас задрачивали. Грамотно и методично. Денно и нощно. Из часа в час и из минуты в минуту. Изо дня в день и из месяца в месяц. Целых полгода. Сто восемьдесят два дня, или четыре тысячи шестьдесят восемь часов, или двести шестьдесят две тысячи восемьдесят минут, проживая каждую из которых в данный момент, ты не знаешь как сложится твоя жизнь в следующую.

А если быть до конца честным с самим собой, если не выпячивать грудь и не надувать щеки, ломая из себя героя войны, то… То надо сказать спасибо старшему прапорщику Валере Ахметзянову и всем сотням прапорщиков и тысячам офицеров учебных рот Краснознаменного Туркестанского военного округа. Они вышибли из нас гражданскую дурь.

Раз и навсегда.

Нас готовили к войне. Но война дело не только грязное, но и жестокое. Подготовка к жестокому делу и методов воспитания требует жестоких. Оттого, что полгода нас почти круглосуточно гоняли до семьдесят седьмого пота, оттого, что сотни раз мы отрабатывали нормативы, отключая голову и доводя движения до автоматизма, оттого, что не знали мы ни сна ни роздыху все те часы, что провели в своих учебках, мы и вырывались в Афган, как на волю, приходили в линейные части как на «гражданку». Вся армейская дедовщина — отвратительная, порой грязная, но всегда унизительная — не ломала, а только закаляла нас. После учебки любые прихоти старослужащих казались нам несвоевременной и досадной помехой солдатскому досугу. Всего лишь! Но этот досуг у нас был! После шести месяцев жизни, расписанной по минутам, жизни в которой не предусмотрены ситуации, в которых ты мог бы оказаться вне строя, у тебя вдруг неизвестно откуда появляется свободное время. Пусть его мало — час-полтора в сутки — но это твое время. Время, подаренное тебе полковым распорядком и старослужащими. Мне показалось это невероятным: у духов, у ничтожнейшего, бесправного, самого глупого и бестолкового армейского сословия есть личное время. Когда в палатке подметено, в каптерке прибрано, в парке — порядок, в оружейке блеск, в столовой чистота — иди и занимайся, чем хочешь. Пиши письма маме. Сходи в магазин, если чеки есть. Навести земляка, вспомни с ним родные места и помечтай, как вы выпьете вместе после увольнения в запас. Посети полковую библиотеку, наконец, полистай журналы. Нянек тут нет, будь любезен: развлеки себя сам…

«А что? Разве сегодня утреннего осмотра не будет?», — хотелось мне задать наивный вопрос.

— Ну что? Готовы?

В палатку зашел лейтенант с каким-то заспанным лицом, не столько глупым, сколько ленивым. У всех, кроме меня сапоги были уже начищены без всякого осмотра и постороннего догляда и я поспешил взять сапожную щетку и крем и выскочил на улицу. Не скажу, что я сильно люблю чистить обувь. Нет. Просто мне нравится, когда она у меня чистая. А поскольку ни по званию, ни по сроку службы денщик мне был еще не положен, то я стал наяривать голенища и ступни, стараясь поспеть встать в строй вовремя. В чистых сапогах не только приятно пройтись. Сапоги, регулярно получающие свою порцию крема, и носятся дольше. Сейчас ноябрь, а переход на летнюю форму одежды только в апреле и эти мои сапоги мне нужно еще пять месяцев дотаскать так, чтобы они не порвались и не лопнули. А кирзуха — она может…