Андрей Семёнов - Пятая рота

Отдыхал я в детстве, лет пять назад, в пионерском лагере. Так это было совсем не то. Никакого сравнения. И кормили хуже и развлекали скучнее. Из автоматов — точно стрелять не давали. И тротиловые шашки не учили подрывать. И гранаты мы не метали. А что интересного в социалистическом соревновании между отрядами «Ромашка» и «Василек»? Всей развлекаловки — удрать во время тихого часа с пацанами на речку да ночью девчонок мазать зубной пастой. Несерьезно все это. Баловство одно. Детство и «Пионерская зорька».

Полк на операции, неизвестно, когда он вернется, и все эти дни, пака полк воюет, у меня не будет других занятий кроме как поспать и пожрать! И кроме того, если рассуждать по большому счету, то это летят дни моего «духовенства». Каждый день, который я, сытый и ленивый, проваляюсь на койке, будет засчитан мне в срок службы так же, как если бы я его добросовестно «отлетал», как летают мои менее удачливые однопризывники. Каждый день, пока я беспечно пробалдею, лежа в палатке без надзора старшего призыва и шакалов, каждый такой день неумолимо приближает меня самого к черпачеству. К тому моменту, когда мне выпишут по филейным частям двенадцать раз латунной бляхой, впечатывая звезды в ягодицы, по одному удару за каждый прослуженный месяц, и переведут в черпаки. В Почетный Легион старослужащих.

По, мне — так этот полк может хоть век не приезжать. До самого моего светлого дембеля. Или, хотя бы до двадцать шестого марта — долгожданный день в Армии, Авиации и во Флоте, когда министр обороны подписывает приказ о призыве на действительную военную службу и об увольнении в запас. В этот день во всех Вооруженных силах как бы переводятся стрелки часов: деды становятся дембелями, черпаки — дедами, духи — черпаками. И тысячи военкоматов по всему Союзу, как неумолимые воронки, начинают всасывать сотни тысяч желторотых рекрутов — нашу смену.

О, сладкий день! Как долго до тебя!

Рано я так тепло и нежно подумал о своей службе. После обеда нашлась работа и для меня.

Несмотря на то, что в расположении или, по военному выражаясь, в пункте постоянной дислокации шароебилось человек двести солдат и сержантов, на послеобеденный развод вышло вряд ли более шестидесяти человек. Объяснялось это не полным отсутствием воинской дисциплины в полку, а вполне житейскими причинами: сорок человек заступали вечером в караул, тридцать — в суточный наряд, десять — в наряд по столовой. Столько же находились в карауле и в нарядах. Развод суточного наряда проходил в шесть вечера, перед ужином, и делать им на плацу сейчас было совершенно нечего.

Необходимо было выкопать траншею для отвода воды от солдатского умывальника. Земля — не фонтан. Ломом не возьмешь. Погнешь инструмент. Копать всего несколько метров, но эти метры — все равно, что копать в асфальте. Хорошо бы, конечно, тротилом. Только кто тебе разрешит взрывать тротил в полку?

Для выполнения работы потребно было человек пятнадцать-двадцать, чтоб люди могли работать, сменяя друг друга за ломами и лопатами, и теперь перед зампотылом полка Марчуком стояла непростая задача: отобрать этих пятнадцать-двадцать человек из шестидесяти, стоящих на плацу. Не так это легко для подполковника, как может показаться некоторым штатским лицам. Больше половины в строю были дембеля, которых подполковничьи звезды на погонах Марчука впечатляли мало. На параллельной армейской иерархической лестнице они стояли несоизмеримо выше любого генерала и теперь смотрели на него с глумливыми улыбками превосходства, как бы желая сказать: «Ну, давай, товарищ подполковник, попробуй, «заряди» нас копать свою траншею. Прямо тут же, на плацу, при всех и узнаешь много интересного о себе и о своей родне по женской линии».

Такие снисходительные улыбки полного понимания трудностей начальства можно увидеть у работяг, которых директор завода лично просит остаться на сверхурочную. Или у прожженного карманника, которого повязали неухватистые опера. Карманник уже давно успел спихнуть украденный кошелек напарнику, а напарник — раствориться в толпе и сбросить улику под кустик, а нахрапистые и безнадежно глупые оперативники выкручивают ему руки, щелкают наручниками и устраивают целый спектакль для обывателей под названием: «Родная милиция на страже закона». Не найдя при карманнике вещественных доказательств в виде украденного кошелька и не зная, чем утешить обворованную домохозяйку, опера, доперев, наконец, что их выставили полными идиотами при всем честном народе и что гражданина задерживать нет никаких абсолютно законных оснований, смущенно шмыгая носами расстегивают наручники на ловком пройдохе и неуклюже извиняются за причиненное беспокойство. И тут лицо карманника озаряется той же глумливо-понимающей улыбкой, что и у дембелей на плацу. Мол, «понимаю, начальник, ошибся ты, бывает». Марчук был не первый год в армии и понимал, что обратись он сейчас к дембелям с таким несуразным делом как рытье траншей, то немедленно получит забористый текст по полной программе в свой адрес. И губой их пугать бесполезно. Эти гражданские, по сути, люди, считай, одной ногой были дома и авторитета армейского начальства для них уже не существовало. Сам министр обороны сделал для них все, что мог — уволил в запас. Что уж тут говорить о подполковнике?