Андрей Грешнов - Дух, брат мой

Тем временем грянуло большое событие. Впервые 23 февраля 40-я армия встречала не на родине. В Кабуле были отмечены первые случаи мародерства и грабежи. Дуканщики рассказывали о том, что на окраинах города «шурави» (советские) забирали у них продовольствие и ширпотреб, а затем быстро укатывали на своих «железных конях» в неизвестном направлении. В основном страдали индусы-сикхи, составлявшие большинство торгового сословия афганской столицы. Простой народ начинал понимать, что вместо «кладбищенского» порядка Амина пришел разбой «оккупантов». Хорошее отношение к русским быстро улетучивалось, в афганском обществе стал быстро формироваться образ врага — иностранного захватчика.

Одновременно с этим советские войска численностью до батальона начали вести первые боевые действия. Отрабатывались в основном оперативные данные, полученные от афганской стороны, причем не всегда достоверные. В ходе рейдов и вооруженных столкновений, от которых душманы в первое время уклонялись, гибли в основном мирные жители. Афганское духовенство призвало граждан страны оказывать вооруженное сопротивление захватчикам. В Кабуле появились первые листовки, призывающие к свержению просоветского режима. В городах Гардез и Хост вспыхнули военные мятежи в 12-й и 25-й пехотных дивизиях. Солдаты и офицеры отказывались стрелять в мусульман, в массовом порядке дезертировали. Совсем неспокойно стало на трассе Кабул-Джелалабад, которую контрреволюционеры начали усиленно минировать. Грузовые автомобили уже не могли по одиночке ехать по дороге — это стало смертельно опасно — и стали сбиваться в колонны и двигаться по трассе под защитой военной техники. Стремительно меняющаяся в провинциях общеполитическая обстановка отозвалась и в центре. В феврале мощное трехдневное восстание вспыхнуло в Кабуле. Впоследствии некоторые арестованные зачинщики выступлений на допросах с пристрастием признавались, что оно специально было приурочено к Дню Советской армии, а «за их спиной» стояли некоторые сотрудники посольства США, снабдившие организаторов манифестаций крупными суммами денег.

Танки и БМП 4-й танковой бригады по приказу Ватанджара выдвинулись в город на разгон манифестантов. В первый день были только демонстрации с антисоветскими лозунгами. На следующий день город заполнили сотни тысяч разъяренных людей. Все улицы и переулки были просто запружены народом. Летели камни, затем начали стрелять. Особенно жарко было на тесной улочке, которая связывала площадь Пуштунистана с районом, ведущим к проспекту Майванд. Там подожгли несколько машин и ранили несколько наших (афганских) солдат. Из четырехэтажного дома на перекрестке этих улиц кто-то вел прицельный огонь по солдатам. Танк из состава 2-го батальона одним осколочным снарядом, попавшим в первый этаж, превратил здание в груду камней и глины. Оттуда неслись крики и стоны — в доме находились десятки живых людей, которым требовалась срочная медицинская помощь. Но ни о какой помощи не могло быть и речи — машины не могли никуда проехать, всюду были толпы народа. БМП на полном ходу врезались в обезумевшую толпу, и, не снижая скорости, месили гусеницами тех, кто не успел отскочить. Общий кошмар сложившейся ситуации усугубляли пролетавшие над головами истребители, бравшие звуковой барьер прямо над местом разыгравшейся трагедии. Из вертолетов, зависших над Майвандом, велся автоматный огонь по толпе на поражение. Восстание подавлялось «на полную катушку», были убиты сотни человек, тысячи получили ранения и увечья.

У советского военного командования хватило ума не ввязываться в эту драку. Был лишь отдан приказ — блокировать совместно с афганскими войсками все подступы к Кабулу и не пропускать народ в обе стороны. На следующее утро восстание продолжилось, но носило уже не столь ожесточенный характер. Повсеместно люди стягивались к центру города на митинги, и все несли и несли гробы и обтянутые белой тканью носилки с убитыми. Я сидел на броне в афганской военной форме, сшитой из материи, похожей на верблюжье одеяло, и наблюдал за этой безрадостной картиной, а люди плевали в мою сторону и посылали проклятья, впрочем, не предпринимая больше никаких агрессивных действий. Так из русского «биядара» (брата) я превратился в «шурави» со всеми вытекающими отсюда последствиями. С того момента и на протяжении долгих лет я больше никогда не чувствовал себя в Кабуле в полной безопасности. Нерушимая афгано-советская дружба в те памятные дни дала серьезную трещину.